Карельская тропка - страница 15
Темной ночи уже не было, не было даже ее короткого, самого ночного клочка, которому вроде бы и положено быть тогда, когда снег из леса еще не успел уйти шумной весенней водой. Вместо ночи и темноты над поляной висел туман, высокий, седой, но просматривавшийся сравнительно далеко. Откуда он, этот туман: от тающего снега или от светлой ночи? Я протянул в туман руку — он был сырой, но не очень холодный. Все-таки это была уже белая ночь, это ее туман, в котором сейчас, как черные заводные игрушки, набегая друг на друга и так же по-заводному отступая обратно, выплясывали тетерева-черныши.
Белая ночь подошла неожиданно, обогнала черемуху и смешала все тетеревиное расписание. Тетерева плясали теперь круглые сутки, видимо забыв и о сне, и об отдыхе, будто старались отплясаться за все холодные, метельные дни северной поздней весны…
Следом за тетеревами о своем несогласии со скупой долей, которую отводит всему живому холодный север, заявили дрозды. Они прибыли в лес почти следом за первой белой ночью и тут же наполнили крикливым стрекотом еще не одетые листвой березняки и осинники.
Есть в каждой весенней природе необыкновенное по своей красоте таинство. Его имя — тяга вальдшнепа.
Осторожный и малозаметный на земле лесной кулик— вальдшнеп каждый весенний вечер выбирается из глухих зарослей на лесную опушку и, легко расправив мягкие крылья, неслышно поднимается над вершинами редколесья и поляну за поляной, выкос за выкосом облетает перелески, березняки, молодые осинники, разыскивая самочку.
Самочка тоже выбирается из крепей на открытое место и терпеливо ждет знакомый призывный голос: «Хорр-хорр, цик-цик…»
«Хорр-хорр, цик-цик» — и вот уже вальдшнеп гладкой дугой обходит полянку, чуть не касаясь вершинок осинника.
«Хорр-хорр, цик-цик» — и самочка так же неслышно поднимается прямо вверх, и вот уже пара легких вечерних птиц, играя в воздухе, останавливаясь на лету, порхая, поднимаясь и опускаясь, продолжает весенний полет.
«Хорр-хорр, цик-цик» — это и есть голос тяги, голос вальдшнепа, легко и красиво летящего-тянущего над перелеском…
На тягу всегда приходишь еще задолго до сумерек, находишь уютную полянку, куда обязательно заглянет лесной кулик, присаживаешься на пень, на ствол упавшего дерева или на чуть холодноватый от недавней зимы бок валуна и ждешь, когда лес успокоится, угомонится, когда стихнут птицы — сначала пеночки, потом и дрозды, и вдруг в стороне, за вершинами весенних берез, услышишь голосок сказочного неторопливого сторожа вечернего леса и неба: «Хорр-хорр, цик-цик»… А остальное тишина, и в этой тишине над поляной показался чуть расплывчатый от вечерней испарины силуэт птицы…
После тяги всегда остается глубокое чувство истинного приобщения к самой главной тайне весны, остается чувство легкости и необыкновенного тепла жизни, которая наконец дождалась и солнца и песен. Тягу ищут, ищут порой подолгу на лесных опушках и внимательно ждут каждый раз, когда стихнет весенний вечерний лес.
Но не ждите тягу в безумные белые ночи. Тягу тогда забивают, глушат, уничтожают дрозды.
Сколько раз ждал я вальдшнепа под северным небом, ждал и среди тающих снегов, и позже, когда снег успевал растаять совсем, ждал услышать в тишине вечера знакомое «хорр-хорр, цик-цик». Правда, иногда либо «хорр», либо «цик» все-таки долетало до меня, иногда я все-таки умудрялся разобрать среди гвалта ошалевших дроздов отдельные звуки тяги, но самой тяги, тяги вечерней тишины, здесь не было… Да и сами вальдшнепы белыми северными ночами напрочь отказались от всех классических правил — они тянули всю ночь напролет, «цви-кая» и «хоркая» в унисон с орущим дроздиным народом…
В белые ночи не было вечерней тишины и на озере… По берегам и островам всю ночь орали разгорячившиеся утки-крякуши, наперебой зазывая метавшихся над водой селезней-ухажеров. Верещали и гомонили крачки и чайки, высвистывали все известные им мелодии кулики, а водная гладь заливов сотрясалась от хлестких ударов щучьих хвостов: щуки тоже торопились, они торопились плотно позавтракать, видимо вспоминая о тех последних тяжелых днях подо льдом, когда лед все еще никак не желал выпустить их на вольную воду разлива.