Карл Смелый. Жанна д’Арк - страница 37

Так что он странствовал не как король, а как настоя­щий богомолец; ему было известно, насколько затрудни­тельно королям все видеть и слышать, ведь корона — а особенно его собственная, которая, как нам известно, была ему чересчур велика, — так вот, корона закрывает им одновременно глаза и уши!

Он странствовал в сопровождении всего лишь пяти скромных слуг, одетых столь же бедно, как и он сам, и несших на груди, как и он, деревянные четки; охрана, вместе с Жаном Бюро и его артиллерией, следовала за ним в отдалении. Людовик XI называл Жана Бюро своим счетоводом, несомненно, по тому самому принципу, какой заставлял позднее называть пушки ultima ratio regum.[5]

Завершив религиозные обряды, король стал мало- помалу перемещаться с запада на юг, посетил по дороге Нант, а затем пожелал взглянуть на Ла-Рошель: ему было любопытно посмотреть на эту маленькую республику; попав в Ла-Рошель, он оказался так близко от Бордо, что добраться туда было совсем нетрудно; и потому он воз­намерился взглянуть на Бордо. Однако в один прекрас­ный день, когда он смотрел со стороны моря на этот город, его самого заметило английское судно. Разуме­ется, Людовику, находившемуся на борту лодки, не при­шло в голову захватывать английский корабль, однако английский корабль решил захватить его лодку и пустился за ней в погоню.

Тогда король сам схватил весло и принялся грести: в ту минуту скипетр был менее полезен, чем весло! Англий­ский корабль не смог преследовать королевскую лодку на мелководье, и король был спасен.

Вне всякого сомнения, именно в ознаменование столь чудесного спасения от врага он даровал городу Бордо всяческие вольности. Бордо вел все судебные тяжбы в Тулузе, что было нелепостью; король не только пожелал, чтобы Бордо имел собственный суд, но и решил, что в этот суд будут обращаться из всех соседних земель.

И наконец, он превратил Байонну в порт, имевший право беспошлинно ввозить и вывозить товары.

Король был совершенно уверен, что ничто из всего этого не пожелает более вернуться в руки англичан.

Дон Хуан со страхом наблюдал за приближением короля; он отправил письмо Людовику, желая напугать его угрозой, исходящей для него от англичан, и устра­шающими приготовлениями Уорика; однако мы уже говорили, что Людовик знал, как ему следовало отно­ситься к этой высадке английским войск.

И потому он ответил так:

— Берегитесь! Даже если англичане здесь появятся, рано или поздно они отсюда уйдут, но вот я отсюда не уйду и всегда буду здесь, чтобы покарать вас.

И он продолжил двигаться вперед.

Чтобы вопрос о смерти дона Карлоса Вианского более не поднимался, дону Хуану пришлось уступить француз­скому королю Руссильон; благодаря этой уступке Людо­вик XI признал, что единственная вина дона Хуана заключается в том, что он поместил своего сына в черес­чур сырую камеру, но ведь в тюрьмах все камеры имеют подобный недостаток ... Что поделаешь?

Госпожа де Рамбуйе говорила, будто в Венсенском замке была камера, которая ценилась на вес мышьяка.

После этого Людовик XI повернул на север; путеше­ствие завершилось. Теперь он мог побеспокоиться по поводу англичан.

Вообще-то он всегда был из-за них обеспокоен.

Несчастная Маргарита Анжуйская неотступно следо­вала за ним, выпрашивая у него помощь людьми и день­гами. Наконец, в один прекрасный день он согласился предоставить ей двадцать тысяч ливров, но при условии, что, если ей удастся взойти на трон, она уступит Фран­ции Кале.

Возможно, Шекспир был осведомлен об этом дого­воре, когда он сочинял своего «Венецианского купца».

Правда, в это же самое время Людовик XI позаимство­вал у Бретани еще шестьдесят тысяч ливров для наслед­ницы Ланкастеров.

Однако, если бы Уорик выразил по этому поводу недо­вольство, у Людовика XI были наготове два объяснения.

Прежде всего, он племянник Маргариты Анжуйской и потому не имеет никаких разумных оснований отказать ей в подаянии. Двадцать тысяч ливров! Да что такое два­дцать тысяч ливров?! А кроме того, эти двадцать тысяч ливров он даже не подарил ей, а дал взаймы, да еще под проценты.

Ну, а шестьдесят тысяч ливров из Бретани к нему вообще никакого отношения не имеют. Это деньги гер­цога, и король никак не мог помешать ему делать со своими деньгами все что угодно.