Карл Смелый. Жанна д’Арк - страница 58

стр.

Полагая, что никакие руки не могут быть лишними, динанцы принимали всех подряд.

В понедельник, 18 августа 1466 года, атака началась. Сир фон Хагенбах руководил артиллерией, и руководил ею так хорошо, что в тот же день половина предместий оказалась разрушена.

Глашатаи бургундцев явились к стенам города, призы­вая осажденных сдаться, но те, ведя себя еще более вызывающе, чем прежде, ответили:

— Что за прихоть охватила вашего старого мумию- герцога — прийти сюда умирать? Неужто он прожил столько лет для того, чтобы в конце концов погибнуть насильственной смертью? А ваш граф Карлуша, что он делает под нашими стенами? Почему бы ему не вернуться в Монлери и не сразиться с благородным королем Фран­ции, который скоро придет к нам на помощь вместе с нашими друзьями из Льежа? Метр Карлуша полагает, что он способен нас одолеть, но, для того чтобы покушаться на Динан, нужно иметь другой клюв и другие когти.

Однако вскоре осажденные поняли, что помощи им ни от кого ждать не приходится: король Франции, как мы только что видели, был чересчур занят иными делами, чтобы идти на подмогу динанцам, а Льеж, где власть находилась в руках именитых горожан, не сдержал дан­ного слова.

К тому же осада шла с неслыханной быстротой.

18 августа, как мы уже сказали, были снесены пред­местья.

19-го пушки били по стенам почти в упор.

20-го и 21-го они проделали широкую брешь, настолько широкую, что 22-го или 23-го вполне можно было попы­таться пойти на приступ, однако старый герцог, видя, насколько разъярены осажденные, решил подождать: ожесточение осажденных могло превратить штурм в кро­вавую бойню.

Во время передышки, которую предоставил ему герцог, Динан отправил письмо в Льеж, издавая крик «De profundis»[13], подобно тому как умирающий взывает к Господу.

Охваченные стыдом, льежцы решили, что, невзирая на мнение городских властей, они выступят в поход 26-го.

Однако 22-го, пока простой народ сражался на стенах Динана, состоятельные жители города запросили пощады.

Поскольку их первая попытка была принята плохо, 24-го они отправили второе посольство.

На этот раз герцог сделал вид, что он готов внима­тельно выслушать их просьбу. До него дошли слухи, что простой люд Льежа собирается выйти из стен города и прийти на помощь Динану.

При виде этого проблеска милосердия состоятельные горожане пришли в неописуемую радость: ведь это был канун праздника святого Людовика (25 августа), и в такой день герцог непременно должен был даровать про­щение.

И они решили положиться на милосердие доброго гер­цога.

С наступлением ночи Динан открыл ворота, чтобы все те, кто не слишком верил в это милосердие, могли попы­таться отыскать убежище в поле и в лесу.

Утром 25-го герцог узнал, что Динан принадлежит ему и он может войти в него, когда пожелает. И потому вече­ром того же дня он приказал части своих войск занять город.

На другой день, в полдень, граф де Шароле совершил въезд в город. Несомненно, в насмешку над побежден­ными он был окружен шутами и скоморохами, одни из которых играли на флейте, а другие били в бубен.

Бургундским солдатам был отдан строгий приказ ува­жать права собственности, никого не обижать, ничего не брать и, за исключением съестных припасов, ничего не принимать от горожан. Трое лучников, которые пово­локли женщину в лес, были схвачены и повешены на городской виселице.

Вначале герцог хотел совершить въезд вместе с сыном, но ему пояснили, что раз уж он не пожелал употребить милосердие, то ему нельзя показываться на улицах города.

Тем не менее приказы, отданные графом, оставляли побежденным некоторую надежду.

В день своего вступления в город Карл, выставив пред­логом защиту их от разъяренной солдатни, приказал, чтобы священники, женщины и дети собрались в церк­вах.

На следующий день, рано утром, их под конвоем вывели из города.

Это печальное шествие надрывало сердца даже самим бургундцам. Когда же эти несчастные женщины и бед­ные дети узнали, что их уводят из города и они остав­ляют на суд, а точнее, на расправу графу своих отцов и мужей, они стали рыдать так, что от этого могли размяг­читься камни мостовой, и, покидая обреченный город, эту мать, которую им не суждено будет увидеть снова, кричали столь горестно, столь жалобно, столь протяжно, что сердца у всех обливались кровью, точно от раны.