Катись, помидорка! - страница 8

стр.



— Катись, помидорка!



Ей ответил стройный гул голосов:



— Катись, помидорка!



Тётя Нина разжала пальцы, и на траву упала маленькая помидорка. Такие же помидорки выскользнули из пальцев навозников. Они слились в красно-жёлтый поток, хлынувший к берёзе. Дерево вспыхнуло глухим томатным огнём. Пламя было липким, с белёсыми семечками, и тьма не отшатнулась от света, а стала лишь ближе, заоблизывалась.



— Катись, помидорка! — вновь прокричала тёть Нина. — Катись по живому и мёртвому! По косточкам и серебру! Катись до скончания мира! Катись, помидорка! А мы за тобой!



Повинуясь призыву, Юрок с тявканьем сделал кувырок. Затем ещё и ещё, пока, не набрав ход, не стал бешено обкатывать поляну. Покатились и остальные навозники: переваливались неуклюжие толстые бабы, за ними кряхтели деды. Всё пришло в движение, и в круге сильнее забился огонь.



— А ну, разойдись! Голову снесу!



На поляну, верхом на козле, выскочила баба Клава. Рога Яшки были обмотаны синей изолентой, а в носу торчало кольцо.



Садоводы неохотно встали с земли. Обернулись на царицу.



— О, Клавка! — удивилась тёть Нина, — Никак ночью решилась выйти? В наше время? И козлика нам привела? Ну так спасибо за угощение! Эй вы, взять Яшку! А Клавке шею свернуть! Живо!



На поляне поднялась неразбериха. Навозники бросились к бабке, а та, наподдав козлу пятками, поскакала по щебёнке.



Иван выскочил из укрытия и понёсся с мешком к костру.



По пути он задел несколько навозников и те недовольно загудели, потянув к Ивану руки. Чем ближе к пламени, тем больше раскачивалось садоводов. Ивану приходилось лавировать. Один раз он не без удовольствия снёс ветхого деда. Тот просыпался вонючей трухой.



— Ивашка, дай ляжку! — закричал сзади Юрок и заклацал зубами.



Костёр был уже в двух шагах. Иван метнул в него мешок и отпрыгнул в сторону, закрывая руками голову.



Снаряд полетел в самое пекло. Холщёвая бомба была до отказа набита высушенным козьим помётом, смешанным с ацетоном, гашённой известью и калийными удобрениями. Разлетевшаяся шрапнель должна была вернуть души собравшимся на поляне големам.



Иван ждал хлопка секунду, ждал две, а на третью решился поднять голову.



Вылезшие из золы паучьи лапки перехватили мешок. Они ловко потрошили его, и по земле раскатывался убийственный козий помёт.



На Ивана сел Юрок. Он похлопал парня по плечу и сказал:



— Теперь ты водишь.



Иван понял, что облажался.



К нему величественно подходила тёть Нина. Навозники кланялись при её приближении. Она приказала Юрку слезть и ласково заговорила с Иваном.



— Ну вот и всё, Вань.



Тот внутренне не согласился. Где-то ещё носилась баба Клава.



— Мама же завтра приедет? — как ни в чём не бывало продолжала ведьма.



Иван снова промолчал. Он смотрел, как садоводы водят вокруг костра хоровод. Только держались они не за руки, а за тонкие паучьи лапки, прорезавшиеся из песка.



— Ты думаешь, я зло? — спросила соседка. — Нет, Ваня. Я просто люблю дачу. Оглянись — все окрестные поселки уже вымерли. Там осталось одно старичьё. Пройдёт год, два, десять лет, и сюда заявится город. Он выкупит за бесценок земли, закатает всё в асфальт. И будут одни муравейники с несчастными навсегда людьми. Но наше садоводство устоит. Отсюда никто не уедет. Никто не продаст в нём дом. Все останутся здесь, как бы ни старалась Клавка. И будут счастливы. Ведь вы счастливы!?



Тёть Нине ответил довольный гул.



— Так будет, пока катится помидорка. А мы следуем за ней.



В руке тёть Нины появилось корявое жёлтое ядрышко. Юрок раскрыл Ивану рот, и женщина вложила в него томат. Мужик насильно заворочал челюстями Ивана. В пищевод потекла сладкая помидорная жижа.



В голове сразу же помутилось. Юрок подхватил обмякшего Ивана, положил себе на спину и засеменил куда-то на четырёх лапах. Столько же рук бросило парня в компост. Тот хлюпко раззявил рот, проглатывая новую жертву. В куче было вязко и жарко, как в чужом животе. Пахло разложением и концом.



Юрок схватил вилы и с усилием заворочал гнильём. Иван чувствовал, как его замешивают в навозе, как перегной вытягивает из тела что-то крохотное и светлое, как рвутся внутри невидимые нити и остывает сердце. Это был распад, разрыв всякой связи, полное и всеобщее разобщение, когда из целого и неделимого просыпаешься мелким несметным песком.