Католическая церковь и русское православие. Два века противостояния и диалога. - страница 11

.

То, как де Местр поставил эти вопросы в трактате О папе, вызвало огромный резонанс и многочисленные дискуссии в Европе, однако одного этого труда оказалось недостаточно, чтобы полностью опровергнуть доктринальные построения Стурдзы. Вот почему в 1822 году к де Местру присоединился французский иезуит Ж.-Л. Розавен (1772 — 1851), выпустивший фундаментальную работу LʹEglise catholique justifiée contre les attaques d'un écrivain que sedit orthodoxe (Оправдание Католической церкви против нападок одного писателя, называющего себя православным). Он также довольно долго прожил в Российской империи, будучи преподавателем иезуитской коллегии в Полоцке, пока не был изгнан вместе со своими собратьями. «Мы любим русскую нацию, которую мы смогли должным образом оценить», — пишет Розавен, выражая желание, чтобы Александр I, «восстановив мир в Европе, добился и славы того, кто усовершенствовал и объединил все, что находилось под его властью, положив конец религиозным расхождениям и добившись всеобщего единства».

Высказав еще раз — в достаточно цветистых выражениях — те надежды, которые Европа все еще возлагала на русского монарха, Розавен переходит к опровержению доктрины православной веры в том виде, в котором она описана Стурдзой. Он защищает римский обряд, но тем не менее подчеркивает, что Римская церковь отнюдь не считает обряды, принятые в Православной церкви, совершенно чуждыми Церкви вселенской, поскольку они «суть человеческие установления». Лишь первенство преемника Петра является существенным элементом единства. Однако главная проблема, согласно Розавену, заключается именно в том, что Стурдза преподносит как достоинство, что Православная церковь есть церковь национальная. Именно поэтому она не может сохранять вселенский характер: «Итак, если религия в России национальна, она не является религией Иисуса Христа, которая не может быть национальной, поскольку неотъемлемая часть ее природы — ее вселенскость, которая очевидно несовместима с тем, что можно назвать национальностью». В России православная религия ограничена границами Российской империи, а главное — «российский государь обладает всей властью в церкви так же, как и в государстве».

То, что подобные мнения высказывали интеллектуалы масштаба Жозефа де Местра и Жана-Луи Розавена, близко знакомые с Россией, подрывало сами основы Священного союза — идею возвращения к истинному единству христиан, которая заставляла заново рассмотреть проблемы церкви и ее взаимоотношений со светским обществом.

Внутри самого Священного союза можно наблюдать своеобразное «разделение труда»: если в политике дух этого объединения находил выражение в первую очередь в трудах Меттерниха, то в религиозно-культурной сфере «руководителем» европейских консерваторов был Александр I, чьи панхристианские, мистические воззрения поддерживались в верноподданнических трудах министра народного просвещения и духовных дел князя А. Н. Голицына и его последователей.

Российских мыслителей в то время занимали такие вопросы: как, несмотря на сложившуюся ситуацию, на обломках, оставшихся после Французской революции и наполеоновских войн, построить новое христианское общество; как не только донести евангельские принципы до политиков, но и обнаружить их присутствие в повседневной жизни и распространить знание о них среди простых людей — крестьян и ремесленников; как действительно пробудить совесть русского народа, чтобы это привело к «восстановлению» православной веры. Все это требовало огромных знаний, умения ориентироваться в ситуации и широчайшего культурного кругозора. Что касалось взаимоотношений с католическим Западом, недостаточно было останавливаться на том, чтобы продолжать давние споры, подобно Стурдзе. Для успешного решения как внутренних, так и международных проблем Голицыну и другим видным русским политикам необходимо было внимательно следить за изменениями в политической, а особенно в религиозной и культурной жизни Запада. Мюнхен, колыбель немецкого романтизма, и Париж, один из центров католического мира, были для Петербурга идеальными местами, где должно было быть надолго установлено русское культурное и религиозное присутствие. Конечно, оно подразумевало и заметное политическое влияние.