Казино Москва: История о жадности и авантюрных приключениях на самой дикой границе капитализма - страница 49
Мы проехали по границе задымленного индустриального пояса вокруг Нижнего Новгорода, оставили позади бесконечные ангары автозавода, выпускавшего автомобили «Волга», стекольную фабрику, в которую МФК готовился инвестировать сто миллионов долларов, и наконец выскочили на спокойное двухрядное шоссе, изрытое наезженными колеями. Дорога петляла вокруг деревень, где обшитые вагонкой дома обступали старые магазины, окна которых были закрыты металлическими решетками с висящими на них рекламными плакатами компаний «Кока-Кола» и «Мальборо». Однако в самих магазинах практически нечего было рекламировать в двадцатом веке. Затем между деревнями стали появляться продуваемые ветрами пустые равнинные пространства. Чем дальше мы ехали, тем больше окружающий ландшафт напоминал зимние пейзажи из кинофильма «Доктор Живаго» – с белыми от мороза буковыми деревьями и бурыми бревенчатыми хижинами, утопающими в снежных сугробах.
Наконец мы добрались до крошечной сельскохозяйственной общины «Редькино». У Рафала был вид взволнованного паломника, приближающегося к святыне.
– Тут по соседству есть две фермы, которые я хотел тебе показать, – сказал он. – Одна из них – ферма Немцова. Другая – просто трагедия.
Пока мы съезжали с основного шоссе и буксовали на последних милях заснеженной дороги при подъезде к близлежащим хозяйствам, Рафал кратко рассказал историю развития сельского хозяйства в России. Буквально до недавнего времени два хозяйства представляли собой один коллектив средней величины, не отличающийся от 26 700 сельскохозяйственных коммун, созданных в период жестокой сталинской коллективизации в конце 1928 – начале 1930 года. Эти коммуны, которые русские называли колхозами, разорвали историческую связь крестьян с землей. В Польше эта связь была настолько сильной, что Политбюро в Варшаве оставило даже попытки проводить подобную коллективизацию, осознав, что нагнетание требований в этом вопросе может привести к таким волнениям в обществе, которые сведут ожидаемую пользу от коллективизации к нулю. Однако Москва была загипнотизирована ложной концепцией Маркса о том, что крестьяне ничем не отличаются от фабричных рабочих, поэтому крестьян можно стимулировать теми же формами поощрения, что и рабочих на конвейере. Получилось так, что советские заводы и фабрики установили новые стандарты неэффективности работы в промышленности. Колхозы, в свою очередь, вдребезги разбили эти стандарты и поставили свои рекорды необузданного расточительства. Как известно, советские «индустриализированные» колхозы выживали в течение семидесяти лет только благодаря тому, что обильно подпитывались субсидиями, которые Политбюро щедро раздавало большими порциями, поскольку стоимость напечатанных денег сводилась лишь к стоимости краски на них. Печальнее всего было то, что коммунисты создали нацию зомбированных крестьян, которые бездумно работали над выполнением узкоспециализированных задач, не связанных, как прежде, с полным циклом развития жизни растений и животных, и полностью зависели от инструкций со стороны органов, руководящих сельским хозяйством.
Увязнув в трясине устаревших коммунистических догм, колхозники упрямо сопротивлялись наступившей рыночной революции, которая захлестнула Москву и крупные городские центры России, и продолжали пахать землю так, как будто даже призрак Ленина не был похоронен. Колхозы все еще продолжали финансировать школы и больницы, строительство дорог и домов пионеров, обеспечивая на сорок процентов всю структуру социального обеспечения провинциального населения страны. Однако, начиная с 1991 года, государственные субсидии, сочившиеся тонкой струйкой, полностью прекратились. Предоставленные сами себе, восемьдесят процентов крестьянских хозяйств в России к 1997 году стали банкротами, вследствие чего урожаи упали до самых низких уровней, какие были лишь в период, когда германские танковые группировки разорвали на части поля страны во время Второй мировой войны. Жалкое состояние деревни Москва полностью игнорировала – ведь там магазины ломились от импортного продовольствия, можно было купить даже канадского омара по пятьдесят долларов за фунт.