Китовый ус - страница 56

— Как же, спасибо. Можешь забрать обратно. Мне твоих денег не надо, может, опять ты кому должен.

— Не дури хоть ты. Будет дочь выходить замуж — гарнитур мебельный ей купишь или внесешь деньги на кооператив. У меня еще есть деньги. Вот возьми, — сказал Костя, подавая ей зеленые бумажки. — Это аккредитивы на предъявителя.

— Не возьму я их, не нужны они мне! — повысила голос тетя Мотя.

— Нет, возьмешь, — сказал страшным голосом Костя. — Я прибью тебя тут, если ты не возьмешь их. Ты же знаешь, мне все равно теперь…

Тетя Мотя, перепугавшись насмерть, — а что ему, ему ничего не стоит прибить человека, вон какой свирепый и страшный, — взяла дрожащей и непослушной рукой бумажки со стола и, словно бомбу, сунула осторожно в карман передника.

— Матери бы их лучше отдал, — с опозданием нашлась тетя Мотя.

— Нет у меня никого, — ответил Костя и на этот раз хлобыстнул целый фужер, а потом сидел молча, нахохлившись, как сыч.

Так они и сидели напротив друг друга, онемевшая, парализованная страхом тетя Мотя и рецидивист Костя, передумывавший заново свою жизнь и не находящий в ней какого-то большого смысла, какой-нибудь нужной и полезной цели. Он надеялся на какое-то добро, на какое-то теплое движение ее души, которое бы ему вернуло веру в людей, сделало бы его человеком. Он понимал, что несколько минут назад, как бы ни был извилист у него путь, все-таки поднимался вверх, ногтями цеплялся за острые камни, а полз, и когда достиг этой точки, то она оказалась вершиной его жизни, и если это так, а это именно было так, то впереди бездна, пропасть, в которой он по всем законам притяжения должен побывать. Нет, у него не кружилась голова от высоты, его вершина на поверку оказалась тоже ямой. Мысль его работала четко, он даже чувствовал, как она стучится наружу, как стремится воплотиться в материальную форму, и он знал теперь окончательно, как ему дальше жить.

В это время кто-то застучал и задергал нетерпеливо входную дверь. Костя полуобернулся, увидел беззаботное девичье лицо, в котором угадывалась молодая Мотя и были, несомненно, какие-то и его черты. Мать пошла ей открывать, Костя встал, обрадовался и заулыбался, не зная, что он улыбается, а только чувствуя, как вдруг с появлением этой девочки, его дочери, стала расти вершина его жизни, закрывая собой бездну, только что открывшуюся перед ним во всей своей страшной и неумолимой пустоте.

Люда впорхнула в чайную, в своей школьной форме похожа она была на мотылька, и Костя удивился, какая у него уже взрослая и красивая дочь. Если бы он знал, мелькнуло у него в голове, что у него такая дочь, никогда бы не поехал к Витьке-акробату, никогда бы не отказался от великодушного предложения тети Ути, и все бы у него действительно сложилось по-другому.

— Девочка, а ты знаешь, кто я? — спросил он с сияющим от счастья лицом, но слово «девочка» он произнес так неумело и грубо, словно обращался к уличной шлюхе.

— Мама, кто это? — испугалась Людмила, глядя чистыми, наивными глазами то на мать, то на него.

— Я отец…

— Костя, замолчи! — закричала тетя Мотя. — Людмилка, твой отец погиб!

— Нет, девочка, я, к сожалению, твой отец, — произнес Костя и почувствовал, как неумолимо, словно во сне, почва уходит из-под ног, теперь уж бесповоротно, и добавил: — Я сидел в тюрьме и хочу, чтобы ты знала об этом. Да, это жестоко, но правда.

— А я думала, что вы, папочка, у меня героическая личность, — вдруг неузнаваемо изменился голос и обличье Людмилки. — Знаете, мамочка мне рассказывала, как вы утонули в море в большу-у-у-щий шторм?

— Перестань, паршивка! — прикрикнула на нее тетя Мотя, никак не ожидавшая от дочери такого издевательского презрения к отцу, какому там ни было, но отцу, и чуть было не дала ей пощечину.

Людмилка взревела, бросилась из чайной на улицу. Непроизвольным желанием Кости было ее догнать, успокоить, однако он подавил его в себе, повернулся к тете Моте и сказал:

— Спасибо хоть за это. Прощай и, если можешь, прости за все. Кто знает, может, и не увидимся… — Он поклонился ей и уже в дверях, обернувшись еще раз, добавил: — А барабан сними, нехорошо…