Китовый ус - страница 61
— Невезучие мы с тобой, Митька.
— Ничего, выйдешь еще. Девка ты ладная, только детей рожать.
— Какой тут! Двадцатилетним женихов не хватает, а я скоро четвертый десяток разменяю.
— Хочешь, я тебя за Петра Ивановича сосватаю? Хочешь?
— Еще чего, нашел ровню…
— Смотри, а то я могу…
Митька все может.
Нажарив семечек и набив ими карманы фуфайки, Дуняшка пошла навестить Анюту. После обеда к ней приходила и тетя Маруся. Сидя на маленьких стульчиках, они лузгали семечки и обговаривали деревенские новости. Анюта часто и глубоко вздыхала, но с ней ничего не случилось — просто неудобно было сидеть на маленьком стульчике, пересесть же на большой — Дуняшка голову могла дать наотрез — она не догадывалась. Тетя Маруся визгливым голоском, будто начиная ссориться, рассказывала о новых проделках Васьки Михеева, а Дуняшка ждала Петра Ивановича.
Неизвестно, как и когда это случилось, но Дуняшка заметила, что слишком много думает о нем, Петре Ивановиче. Если шел кто-нибудь по дороге, она, припав к окну, всматривалась: не Петро Иванович? И навещала Анюту, чтобы увидеть его. А потянулась она к механику, наверное, потому, что он ей чем-то напоминал Степана Мартынова. Может быть, так только казалось.
Степан… Она ходила с ним в школу в соседнее село, сидела за одной партой. Их матери, в надежде на будущее родство, величали друг дружку свахами, а ребятишки кричали Степану и Дуняшке «жених и невеста». Потом Степан уехал учиться на курсы, а у Дуняшки умерла мать. Митька же работал на шахтах, и она почувствовала себя совсем одинокой. И Степан стал для нее роднее брата. Вернувшись из города, он, не обращая внимания на разговоры, поставил новый забор Дуняшке, вместе с ребятами поправил сарай. Все думали, дело к свадьбе. Но Степану нужно было идти в армию, и он, когда в честь нового солдата устроили проводы, отозвал Дуняшку подальше от танцующих пар и сказал:
— Никто не знает, что может случиться за это время. И не надо обещать, что ты будешь ждать меня. Ни к чему это…
— Степа…
— Письма писать буду, и ты пиши, а слов давать ни каких не будем. Жизнь покажет.
— А я тебя буду ждать.
— Может, и напрасно…
Степан после службы не вернулся в Потаповку. Она ждала его еще два года, хотела уехать поближе к нему, а потом заговорили в селе почти одновременно о двух новостях — о том, что Степан Мартынов женился, и о том, что напротив Дуняшкиной хаты стоит по ночам какой-то городской грузовик.
Прошлым летом гостил Степан у матери с женой и красивой синеглазой девочкой, в белых чулочках, с розовыми бантиками в косичках. Дуняшка ошалела от ревности и обиды, от жалости к себе. Мысль, что эта девочка могла быть ее, была нестерпимой. Изводить себя, думать о девочке, она понимала, ни к чему, делить с ее матерью, которой она почему-то побаивалась, уже нечего, но мучилась: чем она хуже этой горожанки? Тогда еще и тетя Маруся не к месту посочувствовала: «Я-то думала, она красавица какая. Да она, рассказывала мне Мартыниха, каждый месяц по два раза в больницу ложится, разве ее с Дуняшкой сравнить?»
Месяц тому назад она посмотрела на проезжавшую машину, и в сумерках ей показалось — в кузове сидит Степан, один, без жены. Когда совсем стемнело, она неслышно прошлась мимо двора Мартынихи, прислушалась. Сама удивлялась: и зачем она сюда приплелась? Во дворе было тихо, в темных окнах слабо отражалась луна. Ее учуял пес, загремел цепью, залаял.
Утром узнала, что в колхоз приехал новый механик.
— Молодой и неженатый? — не так игриво, как грустно спросила она.
— Говорят, не женат, а там — кто его знает. Мужики сейчас все равно что перелетные птицы, — ответила Анюта и засмеялась, глядя Дуняшке в глаза.
Вскоре она встретила механика возле конторы. Он шел не вразвалку, как ходят сельские ребята, а прямо и одет был хорошо — в толстом желтом свитере с черными елочками на груди, в наглаженных брюках и начищенных до блеска ботинках. Перекинув через плечо плащ, он прошел с озабоченным видом мимо, мельком, как на пустое место, взглянул на Дуняшку. Это понравилось ей. «Симпатичный, сойдут с ума девки, — подумала она, хотя и не успела как следует рассмотреть его лицо. — Будь я помоложе…»