Кликун-Камень - страница 11

Иван подполз к человеку, попытался перевернуть его и заплакал от бессилия. Наконец удалось уложить новичка на спину. То был пожилой человек в изодранной на плечах косоворотке, с запавшими глазами.

Иван долго пытался подняться сам, и это тоже удалось ему. Ноги казались ватными. Пошатываясь, добрел до стола, из всех кружек собрал оставшиеся капли, вернулся к распростертому на полу человеку, смочил его губы.

— Эй, паря, подай-ка мне онучи. Ноги мерзнут, закутаю.

Превозмогая боль во всем теле, Иван подал на верхние нары какие-то тряпки и, глядя в глаза человеку, спросил беззвучно:

— За что?

Тот не ответил, бормотал свое, окутывая тряпками ноги:

— Разукрасили же тебя!..

Кто-то застонал внизу. Иван сел около избитого: тот начал приходить в себя, долго, не мигая, смотрел на мальчика. Неожиданно улыбнулся.

Иван спросил:

— За что? — он совсем утратил голос.

— За силу. Плакать, сынок, не будем. Помоги-ка мне пробраться к нарам, к свободному местечку. Там и поговорим.

Когда место было найдено, избитый долго лежал с напряженным лицом, борясь с болью. Иван вытер ему лоб мокрой тряпкой.

— Зови меня дядей Мишей.

От прозвучавшей в голосе ласки Ивану сдавило горло. О какой силе говорил дядя Миша? Ведь избивают-то их, а не они?

Свесив с нар голову, худой арестант посмотрел на них крохотными искрящимися глазками и сказал:

— Уж который день лбовцев ловят.

— Их перевесить надо! Не пугали бы честных людей, — отозвался кто-то еще.

В запавших глазах дяди Миши светилось любопытство.

— Посиди со мной! — ласково попросил он Ивана. — Как здесь очутился?

Тот порывисто сказал:

— Я и жить теперь не хочу…

Дядя Миша тоскливо рассмеялся:

— Ничего… здесь все через это проходят. Ты скажи только — не лбовец?

Иван торопливо покачал головой.

— Я ненавижу… Я убью… — прошептал он, дико оглядываясь.

— Полицейских?

Дядя Миша заметно повеселел, потянул Ивана на солому, рядом с собой.

— Озлобляться не надо, парень. Много о нас плетей истрепано… Я так же вначале думал… Моего горя семерым не снести. За волосок держался, а потом услышал о крепких людях, которые за народ стоят… Нашел дорожку-то…

— Помоги… — прошептал Иван.

— Помогу, — твердо пообещал дядя Миша. — Нас вот выдал один человек… Очень ему доверяли. Оружейным складом боевой дружины заведовал… Всех и посадили. По допросу видно, что донос-то от знающего человека… Нет ничего хуже предательства! Обмануть доверие товарищей только самый подлый из подлецов может. Ну, ничего… нас много, а предатель-то — один. Веришь ли, и радость есть: напечатаем мы листовку, а ее к утру кто-то еще перепишет.

— Да ведь это мы с Юркой! — прошептал Иван. — Ночами… мы с курсов учительских…

Скрывая невольную улыбку, дядя Миша строго зашептал:

— Случалось, тем же почерком и меньшевистские листовки были переписаны… Типографии у них нет, так они от руки писали…

Иван отвернулся сконфуженно.

— Слыхал я о меньшевиках на митингах, а кто такие — не пойму, — признался он.

Прошла неделя. Дядя Миша рассказывал Ивану о меньшевиках, о событиях этих лет понемногу, обстоятельно, как первокласснику сообщает учитель азы. Рассказывал он и о Лбове.

— Жаль, грамоты у рабочих маловато. Вот и Сашка Лбов… наш он, мастеровой. Ушел в леса от преследований, отряд сколотил. В комитете думали — опорой нам будет его отряд. А он попринимал к себе всякой сволочи. Те быстро отряд-то в шайку превратили.

На допросы Ивана не вызывали, как и дядю Мишу. Забившись в угол, они без умолку говорили.

— А концы прятать умеешь? Про законы конспирации слышал? — все допытывался дядя Миша. — Вот слушай, а то в подпольную работу и не суйся: выдашь всех. Невесту, а то и мать родную встретишь — виду не показывай. Следи, не тянется ли за тобой хвост, шпик проклятый, на явку. Литературу или там… оружие… мало ли, все надежно надо спрятать. А уж попался, так имена товарищей и адреса проглоти…

В стороне в группе арестованных тихо спорили. Слышались непонятные слова — гуманизм, декадентство. Спорили о мужике. Иван подумал: «О простых вещах, а говорят словно не по-русски».

Дядя Миша усмехнулся.

— Ты не всему верь. Пусть языки чешут. Нам ясно одно: так больше жить нельзя. О силе-то я тебе сказал не зря. Боятся они нас. Свергнем царя, отдадим крестьянам землю, власть народу — и начнем все заново. А без боя власть не получить, значит, пора драться.