Клятва на верность - страница 72

стр.

Несколько дней потом он лежал перебинтованный с ног до головы. Его перевезли в усадьбу Медведя в тот же день. Перевязки делали регулярно, но, видимо для того, чтобы погасить боль во всем теле, в питье подмешивали снотворное, так что Варяг не участвовал в процессе собственного лечения; бинты ему меняли, пока он лежал в забытьи.

И все же наступил день, когда повязки наконец сняли. Ему подали зеркало, и он взглянул на свое отражение. На него из Зазеркалья смотрел абсолютно незнакомый человек.

У незнакомца было приятное лицо, — тут ничего не скажешь. Но это было лицо человека, не пережившего и доли тех испытаний и страданий, что пришлось пережить Варягу. Открытый лоб без единой морщинки, глубоко посаженные глаза, четко очерченные скулы и ямочка на подбородке — такие пикантные ямочки бабам страшно нравятся… Весь вид этого фраера вызывал… нет, не презрение, но ощущение того, что жизненный опыт этого гладколицего субъекта не соответствовал представлению Варяга о том, как должен жить и, значит, каким должен быть и выглядеть мужчина. Но в то же время это было лицо человека, которому везет в жизни.

Может быть, это получилось случайно, но искусному хирургу удалось сотворить из него счастливчика. Во всяком случае, чисто внешне. А в этом уже была половина успеха на том поприще, к которому его предназначали.

Тому же соответствовали и руки. Неизвестно, как это было сделано, но руки Варяга оказались какими-то… изнеженными. Пальцы стали тоньше и словно бы длиннее, хотя силу не потеряли: точно так же, как и прежде, он мог разорвать колоду карт надвое. Исчезли и наколки. Разумеется, кроме той, самой главной, на груди. Ангелы продолжали парить над крестом, символизируя покровительство неба. Но если исключить эту единственную наколку на груди, кожа вся стала гладкой и чистой, словно никогда не носила на себе разнообразные символы его высокого ранга законника.

Еще недели через две-три окончательно спала опухоль и исчезли синюшно-желтые отметины под глазами. Варяга привели к Медведю на «смотрины» — и старый вор одобрил перемену.

Потом, после «смотрин», к нему в комнату пришел Ангел, оглядел с ног до головы, довольно крякнул и предложил отметить «день рождения» веселым загулом. Варяг согласился, зная, что развеяться необходимо: от психологического шока, вызванного столь разительной переменой во внешности, он еще чувствовал себя не в своей тарелке.

Приехали в «Славянский базар». Ангел шепнул, что кругленький юркий директор, мигом узнавший об их прибытии, тоже на крючке, так что оттянуться можно будет по первому классу.

— И девок своих не забудь прислать! — крикнул Ангел вслед укатившемуся прочь директору. — И смотри — не каких-то там мочалок, а чтоб телки были что надо!

Толстячок на бегу извернулся, чтобы всем видом изобразить обиду на такое вопиющее недоверие к своей прыткой готовности услужить дорогим гостям, — и исчез. Через некоторое время метрдотель привел двух совершенно разных девушек: низенькую блондинку и высокую брюнетку — и, главное, таких с виду свежих и аппетитных, что даже Ангел засуетился.

Впрочем, интерес был обоюден. Что Ангел, что Варяг (после операции даже помолодевший лет на пять) были парни хоть куда, а искрящийся свет хрустальных люстр, блеск приборов, суета официантов вокруг — все не могло не вызвать у опытных девиц понятного волнения.

И, как всегда, по привычке, Варяг выбрал черненькую — брюнетки напоминали ему о недостижимой, но желанной Светлане. Через некоторое время захмелевший

Варяг вошел во вкус праздника своего нового рождения: выпили уже достаточно, наплясались, хорошо нагрузившийся Ангел сосредоточенно тискал свою блондинку, Варяг тоже не отставал, вдыхая аромат духов, исходивший от оливковой кожи черненькой Нины.

В какой-то момент пошел искать туалет. Ему показали хозяйский. А когда уже возвращался, увидел пустой открытый кабинет директора с телефоном. Главное, телефонный аппарат привлек его внимание. Варяг вошел и позвонил в Казань Свете… А после минутного разговора бросил трубку и с чувством огромного облегчения вернулся в кабинет. Черненькая Ниночка потянулась к нему, обиженно нахмурила бровки: