Книга алхимика - страница 21

— Мне кажется, Энрике, что в молодости ты был изрядным сердцеедом, — хитро посмотрела на Пинсона рыжеволосая. — Лучше нам поменьше трепать языками, а то о нас начнут сплетничать. Приду, как Томас наиграется, вот тогда меня с ним и познакомишь.

Вскоре после этого над собором пролетел самолет.

Об этом заложники узнали, когда огромные врата храма распахнулись и внутрь быстрым шагом вошли двадцать солдат во главе с Огаррио. В руках они держали мокрые монашеские сутаны, с которых на пол капала вода. Это была одежда, снятая Мартинесом с трупов убитых в тюрьме. «Хотя бы кровь смыли, и то уже хорошо», — подумал Пинсон. Воистину слабое утешение для заложников, которым предстояло облачиться в наряды убитых.

Под дулами винтовок Огаррио приказал заложникам раздеться. Всем без исключения. Даже пожилым женщинам. Стыд? Неловкость? К черту! С тех, кто пытался сопротивляться, одежду срывали силой. Едва заложники облачились священниками и монахинями, как их тут же вытолкали, опять же под дулами винтовок, на площадь. Несчастные ошарашенно замерли, ослепленные полуденным солнцем.

Именно в этот момент Пинсон, которого выгнали вместе с остальными бедолагами из храма, услышал приглушенный рокот. Задрав голову, он увидел, как в разрыве между двух облаков сверкнул металл. Энрике узнал звук мотора. «Хенкель» — бомбардировщик немецкого легиона «Кондор», переброшенный Гитлером в Испанию на помощь фашистам. Пинсон тут же вспомнил вечер, проведенный в городском бомбоубежище. Впрочем, сейчас самолет был один, да и кружил он слишком высоко, чтобы представлять угрозу. Скорее всего, летчика отправили на разведку, и опасаться было нечего, однако Энрике почувствовал, как внутри него все привычно сжалось от страха.

Огаррио навел на самолет бинокль, затем посмотрел по сторонам, заметил Пинсона и удовлетворенно кивнул.

— Съемку ведут, — произнес командир. — Я камеру разглядел. Теперь они поверят, что у меня в заложниках попы с монахинями. А враг, получается, уже близко. Что ж, события развиваются быстрее, чем я предполагал. По моим прикидкам, войска подойдут к городу к рассвету. Вот тогда и узнаем, кто из нас прав: вы или я.

— Сержант, вы сошли с ума. С вами никто не станет вести переговоры. Умоляю вас, отпустите заложников. Сделайте это, пока еще не поздно!

— Хотите обрести душевный покой? — осведомился Огаррио. — Заставьте себя поверить в то, что дело выгорит и переговоры состоятся.

Он быстрым шагом направился прочь, на ходу отдавая распоряжения. Бесерра, подчиняясь приказу командира, загнал заложников обратно в собор.

Прошло два часа. Ужас и унижение, вызванные появлением солдат и всем тем, что за этим последовало, сменились унынием. Мрачные, оцепенелые, горожане расселись по церковным скамьям. Пинсон обратил внимание на то, что некоторые из них молятся. «Может, Огаррио и прав, — подумал бывший министр. — Революционная идеология в этой глуши не смогла укорениться в сознании людей, которые по сути своей были крестьянами. Были и останутся ими навсегда».

Рядом с профессором молча сидела Мария. В наряде монахини она смотрелась очаровательно, даже соблазнительно. Чепец рыжеволосая сняла, и ее огненные локоны ниспадали на плечи, живописно сочетаясь с заново подведенными красной помадой губами и россыпью веснушек. Она гладила по голове Томаса, который спал рядом с ней, улегшись на скамью.

— Походи-ка, Энрике, разомнись, — промолвила Мария. — Тебе не повредит. А о внуке не беспокойся. Я за ним пригляжу. Мы уже успели с ним подружиться.

— Ты так быстро смогла его успокоить, когда он испугался самолета… Удивительно… — Пинсон покачал головой.

— Заодно и познакомились, — улыбнулась Мария. — Ну что сказать? Я люблю детей, и мы, как правило, быстро начинаем друг другу доверять. Жаль, что не могу сказать такого же о взрослых. Давай, иди пройдись.

Пинсон принялся мерить быстрыми шагами неф: взад-вперед, взад-вперед, искренне надеясь, что хотя бы чуть-чуть сможет облегчить душевные муки. По обеим сторонам нефа вздымались высокие колонны из черного мрамора с бледно-желтыми прожилками, увенчанные, словно коронами, пышными капителями коринфского ордера. Своды храма покрывал ажурный узор, едва различимый в царящем под потолком полумраке.