Книга белых ночей и пустых горизонтов - страница 15

— Я подобрал чешуйки на песке и что-то вспомнил…

*

Ледоходы, разливы Днепра, гулянья на главной улице, подёнки, майские жуки… Бум! — по стеклу пустой библиотеки. Их уже не вернёшь.

Печальные воспоминания о свежести за десять метров до разрезанного огурца на первом этаже у Иваровских. Окно открыто, люстра резонирует.

— Я-май-ка!

В Могилёве поет Робертино Лоретти.

Во время деревянного моста над городом ещё летали журавли.

В подъезде дверь, прижатая пружиной, от жары отделяла прохладу, но Атлантида детства погружалась в океан забвения. Только пиджак для темноты с конфетой «Чио-чио-сан» случайно уцелел в кладовке.

Конфету я не подарил, ну не хватило смелости, только душа дрожала, как мембрана: — Я-май-ка!

В другом кармане я нашёл жестянку с отверстиями — для хранения подёнок — в мае и кузнечиков — в июле.

Если её приложишь к уху, в ней поёт Робертино Лоретти.

Замечу заодно, пиджак для темноты при слабом свете фонарей, заполненных сухими бабочками, выглядел вполне прилично, если быстро идти.

Где светло, надо быстро идти.

*

Утром ветер затих.

В берёзах появились синие прорехи, — идёшь и видишь дальше, чем идёшь.

Открытое глазам неуловимо превращается в надежды и возможности. Метаморфозы дальней перспективы, нет, это слово не моё, причуды далегляда, непривычное слово, живое.

Неуловимое со мной играет в прятки, и на тропе мелькают тени листьев, ещё не долетевших до земли.

Дырявый лес и синие просветы, соединяющие взгляд с запасами пространства по обе стороны тропы и впереди. Всегда ведь что-то есть…

Марухин и Олег стоят и ждут меня, не понимая настроения, возникшего из ничего.

Шуршание тропы… На мокрых сапогах желтеют листья…

Вдали шумит порог.

— Какой сегодня день?

Марухин удивлён.

— Что сегодня? Суббота, среда?

— Число я знаю, — говорит Олег, — и даже год.

Звонкий удар на плёсе, как доска, упавшая плашмя.

Не подходя к воде, Олег послал блесну, туда, где всколыхнулся круг.

Сидит! Удилище согнулось колесом. Рывки. Удары. Ноющая леска.

В минуты отрешённости Олег выводит сёмгу и бормочет:

— Какой сегодня день, какой сегодня день.

*

(В середине забытого лета)

Знакомый рыболов сидит в тени моста. Вдали часы показывают время 7.27, и рыболов — единственный свидетель, который видит в точке поплавка на неподвижной леске текучую неотделимость прошлого от настоящего.

Вблизи их нет, и только повторенья земных кругов, закатов и дождей мы называем временем, но то, что есть вдали, — отсутствует вблизи.

Всё дело в поплавке из пробки и гусиного пера.

Когда воткнёшь удилище в песок, течение натягивает леску и появляется текучая неотделимость…

*

— Ночью уже некому позвонить.

— Ночью? Днём уже некому…

Олег привязывает к донкам колокольчики.

— Они нам позвонят.

Спускаемся к реке. Время исчезло.

Темнота молчит, только река закручивает чёрные водовороты.

Затренькали два колокольчика.

— Мне позвонила камбала!

— А мне — налим!

— О, это на уху.

Пальцы сводит от холода. С плаща течёт, со шляпы капает на шею.

— О, сразу три — на трёх крючках!

— А не пора ли нам…

— Впереди потепление.

— Тогда остаёмся.

Несём тяжёлую клеёнчатую…

Несём тяжёлую клеёнчатую сумку.

Дрова горят. Марухин дело знает.

Снимаем мокрые плащи и сапоги. Отогреваем руки. Полстакана вина и нарезанный лук… Макаем в соль, хрустим. Рот обожгло. Озноб прошёл.

— Вы так сочно хрустите…

— Это у тебя впереди.

— Не понял.

— В коридоре — сумка.

Марухин заглянул в холодный коридор.

— Лучше бы я проснулся.

Сияние огня из приоткрытой дверцы, и сполохи на стенах, на полу.

Счастливый свет как в «Золотой блесне».

— Эту книгу тебе не простят…

— А ты, Марухин, наточи свой нож. Надо чистить налимов и камбалу.

Там моросит и дует прямо в ухо.

Я засыпаю, улыбаясь.

Если ночью некому позвонить…

Трень-трень, звонят на донках колокольчики.

Значит, некому позвонить и днём.

— Трень-трень!

— Мне позвонила камбала.

В лесах темно и на воде темно.

— Где ты, Олег?

— Я здесь, иди на мой фонарик.

*

Из темноты кричат за лесом лебеди, подзывая с далёких озёр тех, кто ещё не подлетел к назначенному месту сбора, и кричать они будут неделю, а потом улетят.

И нависнет Полярная ночь. И настанет любимое время инспектора Тишина: похрустывая сухарём, читать Макиавелли «Государя», предвкушая двухтомник Тарле и «Записки о Галльской войне».