Книга благочестивых речений и добрых деяний нашего святого короля Людовика - страница 4

Вино он разбавлял, поскольку сознавал, что неразбавленное может причинить вред. На Кипре он меня спросил, почему я не добавляю в вино воды; и я ему передал то, что мне говорили лекари, уверявшие, что у меня крупная голова и крепкий желудок и пьянеть я не буду. А он мне отвечал, что они меня ввели в заблуждение, ибо если я не приучусь к этому в молодости и захочу разбавлять вино в старости, меня одолеют подагра и болезнь желудка, от которых я никогда не избавлюсь; а если я и в старости буду пить чистое вино, то буду каждый вечер пьян, а напиваться почтенному человеку весьма постыдно.

И он спросил меня, хочу ли я, чтобы меня почитали в этой жизни и попасть в рай после смерти; и я ему ответил, что да. И он сказал мне: «Так берегитесь же и не делайте, и не говорите сознательно ничего такого, в чем вы при всем народе не могли бы спокойно сознаться: «Это сделал я, это я сказал». И он поучал, чтобы я остерегался опровергать или противоречить сказанному кем-либо в моем присутствии, если только молчание не будет мне во грех или в ущерб, потому как резкие слова вызывают стычки, в коих гибнут тысячи людей.

Он учил, что должно одеваться и вооружаться таким образом, чтобы зрелые мужи не говорили, что ты придаешь этому слишком много значения, а юноши — что слишком мало. И об этом напоминал я отцу ныне царствующего короля[20] из-за расшитой гербами котты[21], какие нынче носят; я сказал ему, что никогда, ни здесь, ни за морем, где я побывал, не видал я ни на короле, ни на ком-либо другом вышитой одежды. А он мне отвечал, что носит такое одеяние, поскольку оно расшито его гербами, и что оно ему обошлось в восемьсот парижских ливров[22]. А я ему возразил, что он лучше использовал бы его, если бы поднес Богу и сделал из своего облачения прекрасный покров, украшенный гербами, как поступил бы его отец.

Однажды король позвал меня и сказал: «Я не решаюсь вести, из-за вашего острого ума, с вами наедине разговор о божественных вещах; поэтому я и пригласил этих двух монахов, что здесь находятся, и желаю у вас кое-что спросить». Вопрос был таков: «Сенешал, — обратился он, — что есть Бог?» И я ему ответил: «Сир, это нечто столь прекрасное, что лучше и быть не может». «Действительно, — вымолвил он, — это хорошо сказано; ибо так написано и в этой книге, которую я держу в руке».

«Хочу еще спросить, — продолжал он, — что бы вы предпочли — стать прокаженным или совершить смертный грех?» И я, никогда ему не лгавший, ответил, что предпочел бы совершить их тридцать, нежели стать прокаженным. И когда монахи ушли, он позвал меня одного, усадил у своих ног и спросил: «Как вы мне давеча это сказали?» И я ему повторил снова эти слова. А он мне ответил: «Вы говорите как безрассудный человек; ибо вы должны знать, что нет более отвратительной проказы, чем смертный грех, потому что душа тогда подобна дьяволу, и посему нет проказы ужаснее».

«Ведь когда человек умирает, он излечивается от своей телесной проказы; но, когда умирает человек, совершивший смертный грех, он не знает и не уверен, достаточно ли он раскаялся при жизни, чтобы Бог простил его; посему ему нужно опасаться, как бы эта проказа не осталась с ним навечно, доколе Господь пребудет в раю. Поэтому, — продолжал он, — я вас убедительно прошу, из любви к Богу и ко мне, скорее принимать всяческие беды, проказу и прочие недуги, чем допускать до своей души смертный грех».

Он спросил меня, омывал ли я ноги нищим в святой четверг. «Сир, — ответил я, — увы! Ноги этим мужикам я никогда не мыл». «Поистине, — молвил он, — это дурно сказано. Ибо вы не должны пренебрегать тем, что делал сам Господь в назидание нам. И я прошу вас, прежде всего из любви к Богу и из любви ко мне, сделать своим обыкновением омовение ног».

Он настолько был расположен к людям, которые любили и почитали Господа, что возвел в достоинство коннетабля Франции[23] монсеньора Жиля ле Брена, происходившего не из французского королевства[24], за то, что тот был очень известен своей набожностью и любовью к Богу. И тот, полагаю, действительно был таков.