Книга моего деда Коркута - страница 7

пеструю гору перейдет молва, дойдет молва до хана ханов Баюндура;[100] тебя велят позвать, и у Баюндур-хана тебя постигнет жестокая кара. К чему такой сын? *убей его ради себя».[101] Дерсе-хан говорит: «Пойдите, приведите (его), я (его) убью; такого сына мне не надо». Нукеры[102] Дерсе-хана говорят: «Как нам привести твоего сына? Твой сын нашего слова не послушается, по нашему слову не придет. Поднимись, встань со своего места, призови своих джигитов, присоедини их к себе, встреть твоего сына, выйди с ним на охоту, подними птиц, гони дичь, порази стрелой твоего сына и убей его. Если не убьешь (его) так, иначе тебе (его) не убить, так и знай».

В тот час, когда холодные, холодные утренние ветры повеяли, когда бородатый, *серый, голодный[103] жаворонок запел, когда бедуинские кони, увидев хозяина, заржали, *когда длиннобородая, проворная пчела зажужжала,[104] когда стали различать белое от черного; в тот час, когда дочери-невесты огузов наряжались; в тот час, когда на крутых горах с прекрасным склоном взошло солнце, когда молодцы-беки и джигиты боролись друг с другом, — рано утром Дерсе-хан встал со своего места, взял с собой своего сынка, присоединил к себе своих сорок джигитов, выехал на охоту. Они настигли дичь, подняли птицу; из тех сорока злодеев несколько человек пришли к юноше и говорят: «Твой отец сказал: пусть он преследует, пригоняет ко мне дичь, пусть убьет (ее) перед моими глазами, чтобы я видел, как мой сын заставляет скакать коня, как ударяет мечом, как пускает стрелы; чтобы я, (видя это), радовался, веселился и гордился»; так они сказали. Он был юношей, где было ему знать (козни)? Он преследовал и пригонял дичь, горпевал[105] перед своим отцом: «Пусть мой отец смотрит, как я заставляю скакать коня, пусть веселится! пусть смотрит, как я пускаю стрелы, пусть гордится! пусть смотрит, как я ударяю мечом, пусть радуется!». Те сорок злодеев говорят: «Дерсе-хан, видишь ли ты, как юноша в ровной степи преследует дичь, пригоняет ее к тебе? Стреляя в дичь, он поразит стрелой тебя и убьет; пока твой сын не убил тебя, убей ты твоего сына». Так они сказали. Юноша, преследуя дичь, проскакал мимо своего отца; Дерсе-хан взял в руки свой крепкий лук *со страшной тетивой,[106] поднявшись на стременах, сильно натянул (тетиву); (стрела) поразила юношу между двумя лопатками, прошла насквозь, упала и коснулась земли; алая кровь его зажурчала, его грудь наполнилась кровью. Он обхватил шею своего бедуинского коня, упал на землю. Дерсе-хан *хотел слепо[107] броситься к своему сынку; те сорок злодеев не пустили его, повернули поводья его коня, отправились в его орду.

Жена Дерсе-хана, думая, что приходит ее сынок со своей первой добычей, велела зарезать лучших коней-жеребцов, верблюдов и баранов; она хотела накормить беков храбрых огузов. Поднявшись, она встала со своего места, взяла с собой сорок дев, пошла навстречу Дерсе-хану. Она подняла ресницы, посмотрела Дерсе-хану в лицо, обратила свои взоры направо и налево, но не увидела своего сынка; ее черная грудь заволновалась, ее бедное сердце запрыгало, *ее глаза, обведенные черной каймой,[108] наполнились кровавыми слезами. Громким голосом говорит ода Дерсе-хану — посмотрим, хан мой, что она говорит: «Приди сюда, счастье моей головы, опора моего жилища, зять моего хана-отца, любимец моей государыни-матушки, данный мне отцом и матерью, ты, кого я, открыв глаза, увидела, кого я, отдав сердце, полюбила! О Дерсе-хан! ты поднялся и встал со своего места, сел на своего черногривого кавказского коня, вышел охотиться на крутую гору с прекрасным склоном; вдвоем вы отправились, один ты возвращаешься; где мое дитя? *где сын, данный мне в мрачном мире?[109] пусть он выйдет! О Дерсе-хан! мои светлые очи зло разбегаются, пусть они будут вырезаны; мои груди, *хоть их не сосал ребенок,[110] терпят[111] злую боль; мое белое тело, хоть его не укусила желтая змея, вздымается и пухнет; не видно моего единственного сына; в моей груди горит огонь! Сухие, сухие ручьи я наполнила водой, носящим черную одежду дервишам дала обеты; когда видела голодного, я кормила его; когда видела нагого, одевала его; я наложила мяса, как холм, велела надоить кумысу, как озеро; по молитве я с трудом получила сына; весть о единственном сыне, о Дерсе-хан, дай мне! Если ты заставил единственного сына слететь с лежащей против (нас) пестрой горы, скажи мне; если ты заставил единственного сына поплыть по вечно текущей, быстрой реке, скажи мне; если ты дал съесть единственного сына льву и тигру, скажи мне; если ты дал схватить единственного сына носящим черную одежду гяурам нечистой веры, скажи мне. Я пойду к моему хану-отцу, возьму богатую казну и войско, пойду на гяура нечистой веры; пока я не упаду от ран с моего кавказского коня, пока не вытру рукавом своей алой крови, пока не упаду на землю, лишившись сил рук и ног, я не перестану искать единственного сына. Весть о единственном *сыне, о Дерсе-хан, дай мне; пусть моя черная голова будет сегодня жертвой ради тебя!». Говоря так, она рыдала и плакала. Дерсе-хан ничего не ответил своей жене на эти слова; те сорок злодеев выступили вперед и говорят: «Твои сын здоров, невредим, он на охоте; сегодня или завтра, где бы он ни был, он приедет; не бойся, не заботься; бек напился, он не может ответить».