Князь мира - страница 37
- Дядя Порфир… волки!
- А ты, малец, волка не бойся! У волка тоже внучата: волчата! Волк много добрей человека!
Голос у дяди Порфира хлибучий, нечеловечий, словно болото под ногой булькает, и лица он не кажет Мишутке, со спины же каждый человек мало понятен…
- Глядь-ка, дядя Порфир, впереди-то у них какой красноглазый.
Вышли волки из чащи и будто вот совсем натрафили прямо на Мишутку, но старичок погрозил им дубинкой, щелкнули они, словно щеколду на воротах закрыли, и свернули с тропы, шерсть на хребте стойком, у переднего уши вперед, как ножи: слушает, где теперь стадо?..
- Страшно, дядя Порфир!
- Полно, дурашка: вишь, они повернули!
- Ой, дядя Порфир, это они с затылка заходят!
- Да что ты мне все: Порфир да Порфир?.. Я, может, и Порфирий, да в плече пошире, чудачок! Вишь, это прохожие волки, идут на свое богомолье, ну а если наткнутся, конешно, спуску не будет!
Идет старичок впереди Мишутки, палочку расстановисто ставит, словно ею щупает землю, не ткнуться бы где о торчок, и будто не с Мишуткой, а сам с собой говорит:
- Хорошо, что бог создал лес и пустыню!
Что это совсем не Порфирий Прокофьич, так теперь-то уж видно, вместо горба сума за плечами, и речь хоть и темная тоже и Мишутке мало понятная, но в словах нет такого заику.
- Да ты что, шикунец, али и в самом деле струхнул? Ну, ладно, коли: оставайся! Хотел я тебя с собой прихватить, да, пожалуй, так-то и лучше!
Забился Мишутка в страхе под чекрыжину и подобрал под себя ноги, видно ему крутую широкую спину, балахон до самой земли, только хорошо во всем не разберешься: налит затылок тяжелым свинцом и в глазах все двоится - и кто это такой, если не дядя Порфир, Мишутке еще страшнее подумать.
Ткнулся он головой в коленки и затаил с молитвой дыхание, в лесу же как-то сразу стемнело, опали с деревьев огненные хвосты, и над лесом побелело большое кадило, только плывет под самый нос земляной земляничный душок, и где-то высоко на колокольне сидит в серебряной ризе бог - поп Федот - и смотрит на Мишутку желтым неморгающим оком…
*****
И в самом деле, Мишутка проснулся, когда солнце уже высоко стояло над лесом и жарило по-летнему напропалую, очутился он действительно на этой самой пьяничной тропке, и как попал сюда с заводины - где же тут разобраться!
Да и самому Мишутке раздумывать много не оставалось, вчерашние синяки надулись и словно ходили по телу, стреляя в бока и затылок, размялся кое-как Мишутка, продрал заспанные глаза кулаком, перекрестился, что цел, и, вспомнив страшного Нила и его опохмелку, со всех ног брызнул в село.
Оказались чудные дела.
С вечера все село переполошилось и встало на ноги от мала до велика, хотя за околицу выйти на ночь глядя никто не решился, стадо без пастухов прибежало само, лошади сперлись грудой в воротах и своротили вместе с ними повору, коровы растыкали друг дружке бока, проминая дорогу, овцы кучкой, как связанные, совались под ноги крупной скотине - забились опрометью, не разбирая дворов, и присмирели, поутру тишина в селе стояла зловещая, ни одна корова не мыкнула, дожидая Нилова рожка, понуро стояли в дворовых углах, как обиженные бабы, испуганными глазами глядя на хозяев.
Только к раннему утру все Чертухино вывалило на поле к лесу с вилами и топорами, с кольями за плечами, словно собрались какое поместье громить; видно было по всему, что стряслась большая небывальщина.
Хотя, если б не история с Нилом, небывалого мало: волков в нашей округе в старое время водилось без счету.
По летам зверя незаметно, разбивается он на семьи или в холостом виде бродит как неприкаянный с места на место, а вот как вывалит снег и установится санная дорога, тут всякого зверя, как в зеркале, видно, -бывало, в темную осеннюю ночь страшно было выйти из дома; горят с поповой горы волчьи глаза, разглядишь даже от страха в волчьем меркотном свете, как пролыснили снег на дороге последние сани!
Скотину таскали из подворотни - небывалого мало, и не в том было все удивленье, что как вышли по Боровой дороге, так тут же почти у села наткнулись на чисто обглоданные коровьи косточки, черное овечье волокно висело по кустикам клочьями, словно черти тут дрались, гоняясь по кустам друг за дружкой, - самое главное то, что лежал вместе с задранной скотиной Нил неподалеку от дороги в приметных своих чунях по высокой портянке, фасонисто замотанной до коленок сыромятным ремнем.