Когда мне было 19 - страница 42

Одессит Женя оделся быстрее всех и с радостью помог мне правильно надеть некоторые элементы военной формы. Благодаря ему я и вложился в указанные пять минут, а ещё шесть человек получили от прапорщика по первому наряду. Затем нас заставили оставить свои вещи в одном из углов и выметаться на улицу. Я нехотя кинул новенькие джинсы, шапку, пуховик, свитер и обувь в угол и, горько вздохнув, побежал на улицу. На узких джинсах с переливом, будто прощаясь со мной, сверкнули неформальные значки. Помню, в той бане разразился настоящий скандал. Один из призывников был из так называемой «золотой молодёжи» — сынок богатеньких родителей.

— Что? — высокомерно прикрикнул он, — Слышь, прапор, если я выкину свои вещи — ты всю жизнь будешь отрабатывать! Моя куртка привезена из Венеции, она стоит 1700 евро!

— Да? — поникшим голосом переспросил Кравчук, — Ну, повесь тогда её на вешалку. Родители на присяге заберут.

— Так-то лучше! — закончил парень и поспешно вышел из здания.

Все, кроме прапорщика, остались на улице. Убедившись в этом, он подозвал к себе банщика и негромко произнёс:

— Деньги пополам!

— Обижаешь! — проговорил тот.

На том он пожал руку Кравчуку, сверкнув своей татуировкой в виде перстня, в котором виднелись серп и молот, под ними начёрканы три сакраментальные буквы — БОГ. В тюремных понятиях это означало «недоволен приговором». Лицо прапора, похоже, застыло в недовольстве.

— Ты мне это прекращай! — грозно заключил он, указав на его татуировку, и удалился из здания. Банщик лишь недовольно хмыкнул.

Дальше мы бежали аж до самой воинской части. По секрету скажу, что с каждой минутой изнурительного бега в бушлате, пятиминутное купание переставало представлять собой всякий смысл. Я вспотел, а по возвращении в часть и вовсе был мокрым. Завели нас в казарму и спустили в тёмный неосвещаемый подвал, где в одной из коморок мы и сдали свои оставшиеся вещи. В тёмном сыром помещении разило присутствием мышей и веяло прохладой. За то время я раззнакомился с Женей Петросяном и от души облил его сарказмом и шутками по поводу имени и фамилии, сравнив его с известным юмористом.

Он был весёлым оптимистом, даже несерьёзным в некотором плане. Тощий, около 1.80 ростом и с безумно интересным внутренним миром. Женька мне поведал, что вёл разгульный, ни к чему не обязывающий образ жизни. Проснуться во второй половине дня, сесть за компьютер, выпить пива, а потом на всю ночь отправиться в какой-нибудь ночной клуб, натанцеваться, познакомиться с симпатичной девушкой и отправиться с ней к нему домой, дабы встречать зарю и рассвет со всеми красками мимолётного желания постельного режима. Так и жил Женька. Ему это нравилось, а значит — он счастлив. Вы и не представляете, каким зарядом оптимизма он снабжал собеседника, пусть даже после пятиминутного разговора. Недавно спросил об отношении к армии, так он умело скопировав сельского простака, суржиком отвечал мне:

— Наши отношения с армией, как лохнеське чудовисько. Вроде и є, а вроде и нема.

Улыбки наши быстро разбивались недвусмысленными намёками от прапорщика, и смех время от времени глотался, превращая его в импульсное хрюканье.

— Блин, Женька, мы сейчас получим! — шептал ему я, не в состоянии успокоиться.

— Фиг с ним, Димчик! Наш мир намного страшнее любого месопотамского демона, которому поклоняется наш прапорщик!

После этого завели на второй этаж просторной казармы и приказали складывать свои вещи по тумбочкам. Моя кровать имела порядковый номер «112», там я и обосновался. В шатающуюся от каждого прикосновения тумбочку сложил шампунь, нижнее бельё, мыло — в общем, то, что сложила мне Юлечка и мама. Не прошло и пяти минут, как нам снова было приказано строиться.

«Ну что опять?» — нервно пробормотал я, изрядно устав от быстро меняющихся картинок перед глазами.

Впервые в обширной комнате с сорока кроватями я увидел остальных ребят, которые ехали со мной в одном поезде. Теперь я мог их называть «товарищами». Остальных ребят с моего вагона раскидали по остальным двум казармам воинской части А1666.

Тот самый неугомонный прапорщик Кравчук познакомил нас с двумя сержантами — Дедовым и Сергеевым, которые теперь отвечали за нас и наши дальнейшие действия на территории воинской части. Как бы между прочим выдали нам по два «вафельных» полотенца: одно предназначалось для рук, а второе — для ног. Вкратце рассказали нам о военном уставе, не двусмысленно намекнув, что теперь он станет нам, как «Букварь» для первоклашки. Уши никак не могли привыкнуть к высокомерному и громогласному «разойдись!» перед парой минут спокойствия. Осматривая помещение, ребята знакомились друг с другом, радовались первым часам воинской службы. Я же, унывая, подошёл к окну, и, растворившись за белой ажурной занавеской, с печалью глядел на медленно летающий редкий, но пушистый снег. В руке уже давно прикипел мобильный телефон. Я почти мечтал позвонить кому-нибудь из родных мне людей и пожаловаться на свою жизнь, но по-прежнему этого не сделал. В тяжких думах ожидать час новых испытаний — мой удел.