Когда море отступает - страница 7
Свет все усиливался, и в свету вырисовывалась малейшая неровность почвы. Свет сейчас был такой, как на витринах квебекских магазинов в тот день, когда, приехав с берегов Шодьер вместе с Мамочкой Шоликёр, Абель смотрел на них восхищенными глазами бедного мальчика, который хорошо знает, что Дед Мороз не в состоянии дать послушным детям канадских французов все, чего бы им хотелось.
Ветреный рассвет белил кубы деревенских домов, одинокие фермы, ленты дорог, ковры лесов, болотистые низины…
— Полная внезапность… Подготовка к гигантской высадке, какой еще не знала военная история…
Два села осветились — Абель давно позабыл их странные названия, а тут сразу вспомнил: Уистрам и Троарн. Прожекторы скрещивали снопы лучей, парашюты разведчиков спускались к двум краям огромного веера смерти, распахнувшегося от Уистрама до Сент-Мер-л’Эглиз… К колену Абеля прижался хныкающий ребенок. Сейчас уже было достаточно светло, так что Абель мог различить белые, коротко остриженные волосы мальчика, округлость его щеки и палец во рту. Абель погладил ежик его волос… Гудели самолеты. Начался налет немецкой авиации. Все в Абеле помимо его воли вновь включалось в войну.
Сиреневый рассвет. Встает солнце. Мясник с улицы Сент-Валье, нескладный брюнет, рост — метр девяносто пять, выше меня, а это что-нибудь да значит, перебирает четки. Бормочет молитвы… Внезапно в рот ему попадает пена волны. Он сплевывает, и тут молитва переходит у него в каскад неистовой ругани. Я заливаюсь диким хохотом. Мне девятнадцать лет. Я ласкал всего одну девушку на берегу Святого Лаврентия, но она не отдалась мне! Дженнифер тоже не уступила моим домогательствам — что ж, я так и подохну, не узнав любви? Но я все-таки славно с ней попрощался, невзирая на Жака. Я потом часто дразнил Жака саутгемптонской буфетчицей!.. Дженнифер! Как хороша твоя бело-розовая кожа! Как хороша твоя свежая улыбка, улыбка блондинки в кудряшках, трепещущая на губах, от которых пахнет зубным эликсиром! Лейтенант Птижан орет в рупор и спугивает милашку. Нестерпимый ор. Топор. Таким топором можно рубить головы, не топор, а целый топорище, топор Жоликера, папашиного брата, того самого дяди Жоликера, который прошел всю войну 14 года без единой царапины, который так этим гордился (ноготь указательного пальца между зубами: «ни вот такой!») и которого в конце концов году в 50-м придавило елью около бухты Хо-хо! в Сагене… Шекспир прав, как всегда. Лицедейство и тлен — such is life[1].
Занимался хмурый день. Нормандская земля между клювом Сены и Котантеном разевала пасть на запад. Немного погодя, хватаясь за сетки, люди, которых тошнило от запаха мазута и колыхания барж, подбрасываемых мутной боковой качкой, стали прыгать в воду, в грохот морских орудий, их торопил нелепо завывавший рожок, а над судами кружились вороны моря — алчные чайки.
— Дожидаются поживы, — сострил Симеон и захохотал циничным беззубым смехом.
— На нормандском побережье начинается высадка войск — и такого размаха операции мир еще не знал. Вовеки не забудутся эти страшные часы, когда судьба цивилизации решалась на пяти отмелях, наскоро превращенных в искусственные порты… Канадские войска развивают наступление…
Гигантская военная машина скрежетала гусеницами, скрипела лебедками, катила грузовики. Из ям прошлого выныривали танки. Во время артиллерийского обстрела у меня возникало неодолимое желание бежать. Но я не убежал. Конечно, из-за взрывов. Из-за Военной полиции. Да и потом, как бы я выглядел? Все же мне было не по себе. Напрягаешь слух. Считаешь. Как это глупо! Попробуйте, однако, осилить страх! Бомбежки я испытал позднее. Разноцветные стремительные вспышки — это стреляют орудия ПВО, смехотворно маленькие шарообразные дымки взрывов, оранжевые стрелы трассирующих пуль, истребители, сражающиеся на большой высоте, сверкая молниями плоскостей. Иванов день, да и только! Но это еще не настоящая жуть; страх мутный, зеленый страх, по выражению Жака, — это танки. Как тогда говорили нормандцы? Ах, да! «Привольное житье только между Каном и Байё». Между Байё и Каном можно было над всем этим посмеяться. Но с танками было уже не до смеха. Даже с нашими. Да, все, все лучше, чем быть раздавленным этими огромными кротами, тупо двигающимися вперед, — ты никогда не знаешь, куда им вздумается повернуть, да они и сами не знают, они идут напролом… Все, даже…