Когда зацветут тюльпаны - страница 37

— Что вздыхаете, Антон Семеныч? Начальства боитесь?

Мастер развел руками:

— Кто ж его не боится, Галина Александровна?.. Начальство, оно известно…

— Что это вы, Антон Семеныч, разве так можно работать?

Горшков согласно и с готовностью закивал головой, шепелявя, волнуясь, заговорил быстро и заученно:

— Вот и я, стало быть, это же самое говорю… Нельзя так работать! Старик я, поболе шестидесяти, стало быть, а меня все в мастерах гоняют… На покой мне нужно, на пенсию. Посудите сами, Галина Александровна, на что я годен — ребята не слушаются, разные шутки шутят над старым человеком… Что, стало быть, отсюда следует? Из этого следует — заменить меня пора, но, отвечают: нет мастеров… Как же быть, а? Вот то-то и оно…

В это время, скрипнув промерзшей дверью, в будку вошел Соловьев. Мастер поднялся и радостно заулыбался.

— А это, Галина Александровна, наш Володя Соловьев… Горячий парень…

Галина пристально посмотрела на Владимира и сдержанно ответила:

— Знаю.

Владимир отвел глаза и глухо проговорил:

— Я, Антон Семеныч, затяжку инструмента сделал… Не идет — ни вверх, ни вниз.

Галина торопливо надела шапку.

— Это правда? — тихо и быстро спросила она. — Вы все-таки продолжали подъем?

Бурильщик кивнул головой.

— Но почему же вы не послушались меня?

— Не знаю, — пожал плечами Соловьев. — Думал, отпустит… Да и откуда я знал, что вы инженер?

Галина помолчала, собираясь с мыслями, потом горестно сказала:

— Но вы же бурильщик, должны понимать… Какова глубина забоя?

— Пятьсот тридцать четыре.

— Долото когда меняли?

— Не знаю. Бурили мягкие породы, хорошо шло.

Галина искоса посмотрела на притихшего старика-мастера.

— Я вижу, это «не знаю» у вас самое популярное словечко. Помощник бурильщика не знает, что делает бурильщик, бурильщик не знает, что происходит в скважине. Дайте вахтовый журнал и геолого-технический наряд…

Закончив просмотр записей, Галина отодвинула от себя грязный, заляпанный чернильными кляксами журнал.

— Так я и думала: перенасыщение раствора. Глина осела на стенках скважины и при подъеме инструмент потащил ее за собой. Вот вам урок, горячий парень Володя Соловьев… Впрочем, хныканьем делу не поможешь, пойдемте в буровую… Кстати, кто бурильщик утренней смены?

— Косяков, — буркнул Соловьев.

— Это тот, что про галку спрашивал?

Мастер подтвердил:

— Он, стало быть… Артист.

Галина хмуро улыбнулась.

Рабочие встретили их молчанием, с недоверием смотрели на нового инженера, выжидали. Галина заволновалась. «Вот он, тот момент, — подумала она, — от которого зависит все…» Под этим «все» она подразумевала и то, как будут относиться к ней буровики, и то, как они вместе будут работать дальше… Многое заключало в себе это короткое словечко «все».

— Соловьев, — обернулась она к Владимиру, — вставайте к лебедке. Попробуйте посадить инструмент на элеватор…

Соловьев покачал головой:

— Боюсь. Резьбу сорву — беды не оберешься.

Галина быстро взглянула на Соловьева и промолчала.

— А ты, Косяков, не боишься? — обратилась она к бурильщику утренней смены.

Косяков пожал крутыми плечами, на которых, казалось, вот-вот лопнет по швам брезентовая куртка, и отвернулся.

— Мое дело — сторона. Володька виноват, пусть и выкручивается.

Галина посмотрела на понурившегося, осунувшегося в лице Владимира.

— Слышал, Соловьев, что говорит твой товарищ? Значит, желающих встать к лебедке нет? Что ж, придется самой…

Последние слова она произнесла раздельно, почти по слогам, но так, что их слышали все. Лицо Соловьева, до этого бледное, вдруг вспыхнуло ярким малиновым цветом, только самый кончик носа остался белым; Косяков же багровел медленно и густо, до самых кончиков ушей. Трудно сказать, что происходило в эту минуту с буровиками. Они никогда не видели, чтобы женщина, да еще такая хрупкая, как новый инженер, стояла у бурильной лебедки и самолично делала ту тяжелую работу, которую, по их мнению, самой судьбой предназначено делать только одним мужчинам. Это было неслыханным вызовом и, чего греха таить, — их позором. Но исправить положение было уже поздно — баба стояла у лебедки и стояла так уверенно, будто она тем только и занималась, что стояла у рычага.