Коль пойду в сады али в винограды - страница 11
Тоска закогтила его сердце, и Егор заплакал при всем народе.
— Schneller, machen Sie schneller![16] — сказал Монс палачу, скинул тулупчик и лег на плаху.
«Что делаешь, делай скорее».
Столь он был учтив до последней минуты жизни.
И еще глянул напоследок с высоты шеста кровавого на всю Троицкую площадь, но видел угаснувшими очами уже нездешнее.
Вывели генеральшу под руки. Матрена Ивановна оступалась, как слепая. У обезглавленного тела брата ей задрали рубаху и дали, орущей, пять ударов кнутом по нагой спине.
«…бить тебя кнутом и сослать в Тобольск на вечное житье…»
Подьячий Тайной канцелярии строго читал приговор:
«Егор! Понеже через дачу добился к Виллиму Монсу в подьячие с намерением делать при дворе его императорскаго величества дела, противныя указам его императорскаго величества из взятков, что так и учинил, в чем и обличен. И за оное твое плутовство указал его императорское величество бить тебя кнутом и сослать в Рогервик в работу на десять лет».
Тут и с Егорки шубейку содрали.
А как кнутья по оголенной, дрожащей спине свистнули, услышал вопль: «Горе, горе!» То была простая девка с Фонтанки, лесного места, она Егора звала. А о казни объявляли с барабанным боем, всюду по Питерсбурху, и листы висели, все, кто умел грамоте, мог читать. Вот она и узнала. А давно сердешного друга позабыл Столетов, покинул.
— Егор, Егор! — кричала та девка.
Пятнадцать раз ухал он в кровавую полынью боли, как на Святках. Выныривал и снова рушился. А потом изумился, что жив еще. Своею кровью омылся, считай, что заново родился.
Рядом верещал под батогами шут Балакирев — ему дали шестьдесят палок.
В крепость Рогервик их обоих сослали по высочайшему повелению. Камень бить, камнем Питерсбурх мостить: займутся оба плута делом!
Высекли прилюдно даже мальчишку пажа: не носи цидулок впредь! Оборвав Купидону крылышки, отдали его в солдаты.
Балкшу отправили в Сибирь. Сынов ея, разжаловав из гвардии, — в гарнизон в Гилян, рядовыми.
Неумолим явился Отец Отечества, оскорбленный в домашности своей. Из мести государыню Катерину и три недели спустя возил в санях на заснеженную голову Монса глядеть. «Таково развращение среди придворных!» — молвила ее самодержавие бестрепетно. А царь велел ту голову в спирты положить в назидание и хранить в Куншт-камере, где и преступной фрейлины Гаментовой, той, что своих новорожденных байстрюков душила и топила, как котят али щенят, голова хранится.
5
Тут все было серое: свинцовый залив, серая крепость, вечные сумерки тюрьмы. Взгляд человека выцветал от печали.
Их не сразу отправили на каторгу, лишь в декабре. Они еще в крепости валялись, больные: спина у Балакирева гнила от палок, и Егор сильно хворал. Допрашивали его сызнова, и он вспомнил про яхонт, даренный пред коронацией ея самодержавию Виллимом Ивановичем, дачу от господина Лёва Измайлова, в пятнадцать тысяч рублей яхонт. Честный камень, чистой воды, и затем вделан в императорскую корону ея величества. Но господин обер-инквизитор Ушаков напружился, пошел красными пятнами и рявкнул: «Довольно твоих сказок!» — и более Егора не призывали на допрос.
Сосланные от пустынных вод, камня и холода хворали и чахли, лес могильных крестов поднимался скорее, нежели шли работы в крепости.
Каторжный люд там бил-ломал камень, клейменый лоб, рваная ноздря. Кормили скудно, и от гороховой похлебки, рыбы и сухарей пучило брюхо.
От вылинявшего мира вокруг Егор заскучал. Снилось в серых холодных снах: он бежит по снегу от погони, падает и умирает или медленно тонет в свинцовых водах Балта, захлебываясь стылой водой.
С Балакиревым, мнилось, разошлись они навсегда, оба битые: ведь из-за длинного языка шута-балаболки все пострадали, а милостивец и вовсе погиб.
Однажды во сне Егору мелькнуло пунсовое крыло, как всплеск жаркого шелка, птичий голос горячо и скоро проговорил невнятное: «Чаю пить, чаю пить», и от радости он засмеялся и так и проснулся, как дитя растущее, с игравшей нежной улыбкой, пока не вспомнил, где он пребывает и что с ним случилось.
Но ободрился в сердце своем: ты же Егорий Победоносец по святому своему имени и в одоление врагов и напастей веруй твердо!