Коль пойду в сады али в винограды - страница 17
Егор Столетов тоже рыскал, хоть малого жалованья себе отыскивал, да еще наделал долгов. Не доходно жилось. Скудное время, тесное…
И тут он на всем скаку с седла слетел.
Ранним летом гостили в Петергофе малым Двором — монархиня Анна Иоанновна изволила пребывать в столице.
В застекленных птичниках вспыхивают радужно перья золотых фазанов, царственные лебеди спят, похожие на комья снега, спрятав под крыло голову на крутой шее, в павлятнике красуются перед короткохвостыми скромницами павами визгливые щеголи — роскошники синие павлины и белые в оперении, подобном тончайшему кружевному дезабилье.
Елисавета Петровна сама задавала корм из белых ручек, прекрасная птичница. Рыжеватые — свои, природные — букли без пудры сияли на солнце жарче драгоценного убора.
Вот кому Фортуна неверная великий кредит открыла и дарила беззаконные отрады: дюжему семеновцу Алексею Шубину. Сей юноша выправкой и ростом — гвардеец, лицом — красная девица. Всех оттеснил!
Ближние люди цесаревны гуляли в аллеях, меж статуй-антиков, в беседе приятной:
— Кого же уподобим красотою Венус властительной, всеми богами повелевающей? Едину токмо государыню цесаревну!
Мотылек на рукав Егору Столетову сел, пудреный ветреник. Вспомнил злосчастный пиита внезапно, как страшный батюшка царь ножницами срезал крылышки кисейные юной дочери Лизетте. Случилось то на ассамблее в годовщину Ништадтского мира и памятной победы над шведами: восемь дней всенародного маскарада и превеликого шумства. Два фонтана даровым вином били, красным и белым. Мерный грохот корабельных пушек с Невы и орудий крепостных — от Петра и Павла. Огненными чертами на ночном небе изобразился двуглавый орел в полете, сам держал в лапе пучок сверкающих молний и поражал сими перунами рыкающего льва под тремя коронами. То-то веселье было! Егорушка тогда набелился, насурьмил слезу на щеке, вырядился в балахон белый с долгими рукавами на французский манер — явился Пьеро, плаксой-пиитом. С разгула, во хмелю коломбин-охотниц великое множество сыскалось, все норовили голубушки утешить в Летнем саду. И все то прошло, как миновение, увы, век наш мотыльковый: нового утра не встретит!
— Желаю себе кончины приятной и благородной, как у дюка Кларета, — шутил Балакирев, крутился подле влюбленной четы. Елисавета Петровна с приметной досадой на кривляку глянула.
Егор приблизился к птичнику.
— А кого уподобим Сизифу с трудами его прежалостными и напрасными? Едино разве тех каторжных дураков да воров, кои за провинности в Рогервик на галеры сосланы были: камнем ежедневно насыпают мол, а море моет насыпь, и наутро следа нет той работы, принимайся заново! — сказал Шубин и будто невзначай, оступившись, пребольно придавил ногу шуту.
Цесаревна звонко расхохоталась злой шутке любезного. Балакирев побагровел, Егор побелел.
— Зачем вы здесь? Мне службы вашей не надобно, — молвила она им, отвернулась, и день поблек.
Голубые глаза Егора потемнели.
Обожатель пресмешной, безнадежный дурень. Точи, точи, прекрасная дама без пощады, коготки о чужое сердце, когти певчую птаху.
Ея высочеству угодно меня со двора сбыть; что ж! тому и быть.
Скомкал паричок в руке, как шапку, уходя из Петергофского парка к пристани, к лодкам, засвистал посвистом Соловья-разбойника…
Волна укачала али на душе тошно? Все-таки прошелся напоследок Летним садом: Венус все той же сияла млечной белизною сквозь зеленые шатры лип. Служивый в зеленом преображенском камзоле, грудь красная, стоял на страже с фузеей и багинетом.[21]
«Не имею в сердце ни малой отрады».
Без ума, без счета дней шатавшись по Городу, Столетов обрел себя в фортине пьяным, напротив расселся Балакирев, тоже хмельнее вина.
— Ах, розан садовый… — жалкие лепетал слова неловкий язык под пьяный гомон и выкрики чужие. — Сонным мечтаньем явилась на погибель мою — вздумал: «гранодир», обманулся — то сама любовь… Venus Frigida[22], прелютая!
Балакирев с угрюмой рожей рассказывал о собственной свадьбе. Ради потехи ея самодержавия Анны Иоанновны он оженился на козе, опялив на полковом барабане, а Педрила-шут был наряжен амуром со стрелами. Государыня императрица, взявшись за бока, смеяться изволила и наделила козу приданым.