Коль пойду в сады али в винограды - страница 18

Утешалась монархиня шутами, говорливыми дурами и ручными птицами: попугаями, скворцами, чижами и кенарами. Какаду хохлатый ворковал перед зеркалом: «Попугаюшка, попугаюшка, куколка, куколка», длиннохвостый расписной ара требовал: «Кофе!», старый гвинейский попугай сиплым баском давно почившего Петра Великого звал умершую супругу Катрину, а ученый скворец в золотой клетке лаял псом, передразнивал лягушачье кваканье, кошачье мяуканье, свистал ямщиком и иной раз насвистывал приятную, нежную песенку — суеверная Анна Иоанновна считала ее доброй приметой, — а не то кричал: «Егорка дурак, дурак, что ты говоришь?»

— Токмо вашей братии, под шутовским колпаком, и житье при новом Дворе…

— Слыхал, Егор Михайлович? Объявился новый пиита, Тредиаковский, попович, и вельми учен, князя Куракина в Париже нахлебник… Из Лютеции прекрасной! Академия де сиянс его книжку выпустила в свет. «Езда в остров Любви», перевод с французского сочинения, всех восторгает. Твоих романцов при Дворе боле не поют.

— Тошно мне!..

— Слыхал про Шубина? В застенок взят. Дернут на виску, лицо красавчику изувечили щипцами калеными, и в Камчатку сослан! Пощедрее была бы ея высочество, поласковее с ближними людьми, а то ведь я и повыговорить могу сестрице государыниной! — не унимался шут.

И тут Столетов сквозь чад хмеля смекнул:

— Так ты донес на Алешку Шубина опять, хам Касимовский![23]Змей адов!

И бросился на шута. С хриплой бранью буяны катались в драке на заплеванном полу фортины, пока их не вышибли вон. Дворяне! Стыдитесь!..

Ночь не спал дома, все думал: да не чрез оного ли Балакирева причина ссылки Шубину учинилась и не за толь на Балакирева — и на него, безвинного, верного по смерть, — государыня цесаревна сердится?!

(Императрица Анна Иоанновна державным манием руки приблизила к Петровой столице не токмо Сибирь, но и дальнюю Камчатку. «Пошел соболей ловить», — говорилось о многих славных людях.)

В церкви у Троицы поутру сквозь дым кадильный со слезами жарко молился о здравии ея высочества Елисаветы Петровны. «Господи, спаси благочестивыя и услыши ны…»

…Свет северной ночи цедил в окна снятое молоко.

Егор Столетов чутким ухом ловил рулады: томления любви растревожили крохотную душу соловья.

Снова марал бумагу виршами.

Перечитал все — и остался доволен. «Искра Божия во мне!» Затем и не приметил, уставший, словно страдник на ниве, в горьком счастии сочинителя, как заснул. Последняя дремотная мысль: книжку славного Таллеманя, нарицаемую «Езда в остров Любви», непременно приобрести, придирчиво изучить и жестоко разбранить.

В доме фельдмаршала князя Василия Владимировича Долгорукого званый обед. Выпито немало за переменами кушаний, и гости разгорячились. У хозяина пышный — букли в три яруса — парик из шелковых волос сбился на ухо; хозяйка пунцовее розы.

— Птенцов Петровых всех отправили в иностранные государства послами, с почетом сбыли в чужие земли. Всю родню нашу, Долгоруких, от Двора разослали в дальние губернии и города. Один я остался, — говорил старый князь.

После оленьих языков в мадере и горячей похлебки из рябцов и куроптей с каперцами подали жареную индейку. Постники — шли Филипповки — довольствовались стерляжьей ухой и запеченными форелями, сигами с Ладоги.

— Ваша светлость толь славны в Марсовом искусстве и толь много дел великих для России свершили, что опасаться злобы врагов вам нечего, — отвечали сотрапезники в утешительном тоне.

— Кто помнит мои военные кампании: дело под Полтавой, поход на турков? Я ту Митаву брал, куриное герцогство. В фаворе бездельный и мизерабельный мужик, курляндский конюх! Что он смыслит в военных, политичных, государственных делах! Круче заворачивает, нежли пирожник Меншиков при Катерине Алексевне. Государь-отрок, упокой Господь его душеньку, Тайную канцелярию упразднил и казни все воспретил, а ныне царица палача Андрюшку Ушакова возвернула в застенок, немцам русской крови не жаль.

— Дядюшка прав, — молвил молодой капитан лейб-гвардии князь Долгорукий. — Левенвольды, Минихи, Остерманы, Бироны, Менгдены и принцы немецкие, карликовых городков владетели, на родине одну капусту жрали, а по праздникам — колбас не досыта, а на Русь приехали — важные господа! И уже русским старым барам утеснение!