Коль пойду в сады али в винограды - страница 19

Принесли миндальный пирог со сливками, господский белый, липовый мед и разные варенья.

— Паны в Польше сами себе крули и ничего не боятся, а нам в своем Отечестве какое житье!

Егор Столетов с учтивством, негромко, но внятно подал голос:

— Едино разве на природную русскую, искру Петра Великого надея. Цесаревна Елисавета Петровна говаривала все: «Коль скоро Господь Всещедрый дарует мне престол российский, Двор станет Версалем, процветут сиянсы и художества, а смертной казни во всей империи не станет». Здоровье Елисаветы Петровны!

Рейнское, токайское, мушкат, понтиак и шартрез заструились в кубки. Виват, цесаревна!

— Я ея высочеству, Лизаньке, крестным отцом прихожусь, — напомнил гостям князь Василий Владимирович. Сказал так запросто, от души, но со значением.

— Лизанька наша собою хороша — писаная раскрасавица, царь-девица, а государыня Анна Иоанновна престрашного зраку и толста без меры, — воскликнула княгиня Долгорукая.

И тут один из молчавших гостей сказал на всю развеселую беседу государево слово и дело.

Донос о непристойных речах, касающихся превысокой монаршей чести, сделал генерал-поручик и премьер-маиор Преображенского полка, принц Лудовик Гессен-Гомбургский.

К полудню явились в дом Нестеровых мушкетиры-измайловцы под началом унтера, взор ледяной, акцентус курляндский. В одном исподнем взяли Егорушку с постели и поволокли. Сестрица Марфинька бежала следом по снегу и умоляла служивых дозволить шубейку взять братцу.

После недолгих розысков — без кнутобойства и дыбы — вдругорядь оказался Егор Столетов на помосте лобном. Мороз выдался плящий. На улицах жгли костры. Приговоренный к смертной казни пиита дрожал всем телом, цыганским потом прошибло. Не житье нежным Музам в стране гиперборейской.

Канцелярист ушаковской кровавой бани заунывно объявлял народу вины крамольников и монаршую милость:

«Хотя всем известно, какие мы имеем неусыпные труды о всяком благополучии и пользе государства нашего, что всякому видеть и чувствовать возможно из всех в действо произведенных государству полезных наших учреждений, за что по совести всяк добрый и верный подданный наш должен благодарение Богу воздавать, а нам верным и благодарным подданным быть. Но кроме чаяния нашего явились некоторые безсовестные и общего добра ненавидящие люди, а именно: бывший фельдмаршал князь Василий Долгорукий, который, презря нашу к себе многую милость и свою присяжную должность, дерзнул не токмо наши государству полезные учреждения непристойным образом толковать, но и собственную нашу императорскую персону поносительными словами оскорблять, в чем по следствию дела изобличен; да бывший гвардии капитан князь Юрий Долгорукий, прапорщик князь Алексей Борятинский, Егор Столетов, которые, презрев свою присяжную должность, явились в некоторых жестоких государственных преступлениях не токмо против нашей высочайшей персоны, но и к повреждению государственного общего покоя и благополучия касающихся, в чем обличены и сами признались, а потом и с розысков в том утвердились. За которые их преступления собранными для того министры и генералитетом приговорены они все к смертной казни. Однако ж мы по обыкновенной своей императорской милости от той смертной казни всемилостивейше их освободили, а указали: отобрав у них чины и движимое и недвижимое имение, послать в ссылку под караулом, а именно: князь Василья Долгорукова — в Шлиссельбург, а прочих — в вечную работу: князь Юрья Долгорукова — в Кузнецк, Борятинского — в Охотский острог, а Столетова — на Нерчинские заводы».

…а Столетова — на Нерчинские заводы. В Сибирь!

Гнусливый голос сей вспоминал опальник, дрожа в арештантских санях на зимнем пути далеком. И еще страшное свидание из памяти не шло — с мастером заплечных дел Ушаковым; почти семь лет не встречались после первого дознания, и век бы не видаться. Постарел, раздался вширь Андрей Иванович, львиная морда дурной кровью налита — порою у несчастливцев образ Божий увечит неисцельная проказа, а сей от натуры таков. «Шея-то тонкая, по позвонкам вижу: топора ждет. Я тебя, молодчика, еще по Монсову делу запомнил… Безотменно тебе голову сложить на плахе…» — тяжкими, как свинец, серыми зеницами обер-палач пронзил Егора. Мертвы глаза те! Замер тогда Егорушка малой пичугой под взором пустых очей, знать, сама костлявая приглядывалась к Столетову.