Колдовской пояс Всеслава - страница 14

— Давай не пойдем, — взмолилась Евдокия, от волнения хватая парня за рукав, — видишь, луна в полноте. Колдует небось, силы леса призывает, нежить всякую. Недоброе это. Стороной обойти надобно.

— Вот еще, у нас кресты на шеях, чего бояться? Поспим под крышей последнюю ночку в сухости да тепле. Опять же, может покормит. Он у вас нрава какого?

— Сварливого. Не даст он тебе ничего. Пойдем мимо.

— Мне, да не даст? — хмыкнул чернявый. — Куда он денется?

И Юрко пошел на огонь, за ним, от досады прикусив губу, побрела и Дуня.

— А что же ты, дочь дьяка, к волхву поганому хаживала? — поддел Евдокию попутчик.

— Муж заставлял за зельями да травками ходить, а сама я не в жизнь не пошла бы. Да я об том на исповеди каялась.

— Не ты одна, глянь, как здесь тропинка-то притоптана. Много вас христиан до волхования охочих.

У старой вросшей в землю избы горел небольшой костерок, над ним на деревянной жерди висел котел, в безветренный воздух белым столбом поднимался густой пар. Сухой маленький старичок сидел рядом на березовой колоде, уставившись в огонь. На его высоком уходившем в плешь лбу играли отблески пламени. Время от времени старик вскакивал и кидался помешивать варево огромным черпаком, потом опять умиротворенно усаживался, оправляя жиденькую бороденку. Все было обыденно и совсем не зловеще: ни тебе толпившейся вкруг поляны нечисти, ни диких завываний лесных духов, как рисовало Евдокии живое воображение.

— О, дед уж кашу варит, видать, нас поджидает, — подмигнул Дуняше Юрко и вышел в круг света. — Здрав буде, старче! — издали громко крикнул он.

Старик вздрогнул и резко вскочил, закрываясь деревянной рукоятью черпака.

— Чего надобно? — ворчливо проскрипел он, разглядывая нагрудник брони чернявого. — Добрые люди ночью по лесу не шастают.

— Это ты точно подметил, — ухватился за чужие слова Юрий, — нам, людям добрым, спать уж пора, прими на постой до утра. Заплатим, не обидим.

Вой двинулся к огню.

— Нам? А много ли вас? — старик с опаской попятился к двери хижины.

— Я да баба, нешто места не найдешь? — чернявый, очевидно опасаясь, что дед юркнет в дверь и закроется изнутри, в два прыжка обогнул костер с другой стороны, отрезая знахарю пути к отступлению.

И тут старик, забыв про воина, уставился острыми не по годам глазами на испуганно жавшуюся у опушки Евдокию.

— Наконец-то! — радостно взвизгнул знахарь. — Привела? Четыре дня уж жду.

— Кого привела? — растерялась Дуняша.

— Как кого?! — Сновид сердито махнул черпаком. — Бычка годовалого. Муж твой за снадобье обещался на следующий день привести, а нет и нет. Впредь наперед давать не стану! Где бычок?

— Нет у меня бычка, у меня-то и мужа больше нет… Умер он, вчера похоронили, — срывающимся голосом стала объяснять Евдокия.

— Мне-то какое дело?! — свирепея, кинулся к ней старик. — Зелье дал, давай бычка!

— Да ведь всем теперь Кривко распоряжается, с него и…

— Эй, бабу мою не тронь! — между ними вырос Юрий. — Не от зелья ли твоего муж ее загнулся? Поутру выпил, а вечером уж на погост неси, твоя работа, а?

— А ты что ж, полюбовник? — дед ехидно сморщил нос.

— Сперва на мой вопрос ответь, — надвинулся на него чернявый, — от твоей отравы убрался?

— Я ему говорил — все сразу не пей, по глотку в день, а ему небось побыстрее хотелось. Ежели он дурень, моя вина в чем? Я зелье дал, а теперь ты, коли ее полюбовник, бычка мне должен.

— Он мне не полюбовник, — вклинилась в разговор Дуняша, едва не плача от досады, — а бычка с Кривко спрашивай.

— Муж твой был? Твой, — старик загнул палец. — Зелье брал? Брал, — загнул еще один. — Отдавать кому? Правильно, тебе, — дед загнул все оставшиеся пальцы, показывая Евдокии кулак.

— А серебром не возьмешь? — Дуня кинулась развязывать калиту.

— Поутру отдадим, — отстранил ее Юрко, — и за бычка, и еще приплатим, ежели спать поудобней уложишь да покормишь. В накладе не останешься.

— Сейчас давай. Я таких, как ты, насквозь вижу.

— А коли видишь, так и меч небось разглядел? Сказано — поутру. Спать уж охота.

— Не боишься, добрый молодец, что я порчу на тебя наведу? — дед понизил голос до зловещего шепота, впиваясь цепкими очами в воя.