Колдовской пояс Всеслава - страница 22

— А холопка эта, та, что пояс вынесла, с вами не просилась? — тихо спросила Дуняша.

Теперь Юрко отвел взгляд.

— Просилась.

— А вы не взяли?

— Обузу брать не хотели, нам удирать надо было.

— А ведь она Стояна твоего любила, — вздохнула Дуняша.

— Серебро она любила. Нельзя иудиных дочек к себе приближать, кто раз предал, снова предаст.

— А меня ты тоже бросишь, — голос дрогнул.

— Нет, конечно. Ты здесь причем? Ты другая, — Юрко улыбнулся.

Его глаза в полумраке казались совсем черными, искрящимися, они обжигали Евдокию, ласкали, манили, затягивали в свой омут. Он желал ее. «А-я-яй! Берегись!» — нашептывал внутренний голос. Стало душно.

— Не надо, — еле слышно прошептала Дуня.

— Чего не надо-то? — усмехнулся Юрий и, отвернувшись, улегся спать.

Теперь Евдокию накрыла волна разочарования. «Да, что же такое? Смотрит — плохо, отвернулся — так и еще хуже. Быстрей бы до Смоленска добраться». Дуня легла на живот, подперев кулаками подбородок, взгляд блуждал по озеру, вспученному косым ливнем. Становилось все темнее и темнее. «Ох, стыдно, навыдумывала там себе чего-то, а он просто так улыбался, да никаких и мыслей у него дурных не было. Или были? А очи у него для меня опасные, ох, опасные, да тонуть-то в них нельзя!»

Над озером сверкнула игла молнии и Евдокия увидела… тень. Дуня напрягла глаза, пытаясь вглядеться в ночь. Наверное, почудилось? Нет, темное пятно двигалось вдоль берега. Это нечто пришло с болот, с той же стороны, откуда под вечер вышли беглецы. Надо разбудить Юрко, но девушка как зачарованная продолжала следить за надвигающейся угрозой. Кто это? Может медведь? Учует ли он запах сквозь струи дождя? Дуняша уже протянула руку, тряхнуть чернявого, и тут новая вспышка молнии рассекла небо. Это человек! Большой, ссутулившийся человек. Дуня не узнала, скорее почувствовала знакомый облик. Она знает того, кто подобно гончему псу идет за ней по следу! Страх навалился и сдавил горло, скрутил жертву по рукам и ногам. Евдокия не могла ни закричать, ни пошевелиться, она только с диким отчаяньем смотрела, как бредет эта ужасная тень из прошлого, тень, которую, как она думала, уже не встретит никогда. Огромный человек подошел к кромке воды там, где недавно сидели Юрко и Дуняша, склонился совсем низко, словно, что-то вынюхивал, выпрямился и посмотрел прямо в сторону пещерки. Дуня упала на землю, стараясь распластаться, слиться с ней. Дождь с двойной яростью начал хлестать по озерной глади, но черная тень, не замечая ливня, продолжала стоять неподвижно. «Он не видит меня! Не видит!» Девушка сжала на груди нательный крест, зашептав про себя молитву Пресвятой Богородице. Человек развернулся и побрел дальше вдоль озера. Вскоре черное пятно скрылось за камышами.

Дуня медленно поднялась, ее бил озноб.

— Эй, ты чего опять не спишь? — окликнул ее Юрко. — Не бойся, не стану я к тебе приставать.

— Там муж был! — трясущейся рукой указала она на берег.

— Какой муж? — не понял чернявый, но уже схватился за меч.

— Мой муж, — с трудом выдавила Евдокия.

— Покойник? — с подозрением посмотрел на нее Юрий.

— Он, точно тебе говорю, это он был! Я знала, что он упырь, всегда знала. Надо было кол в него осиновый вбить. Ведь он почувствовал, почувствовал! Я сама еще не поняла, а уж он почувствовал! Наказать меня хочет! — Дуню била истерика.

— Стой, стой, стой, — Юрко с силой тряхнул ее за плечи, — давай с начала. Где видела да как?

— Вон там он появился, по следу нашему брел.

— Один брел?

— Да.

— Дальше что?

— Прошел берегом, постоял вот здесь, где мы сидели, а потом я молитву зашептала, и он сгинул.

— Куда сгинул?

— Туда, в камыши.

Юрий развязал мешок, вытряхнул из него мятлю[40], набросил на плечи:

— Я пойду — гляну.

— Нет! Не ходи! — Дуня повисла на нем. — Не ходи!

— Вот тебе складень[41] матери моей, растворяй и молись, ни один упырь не подступится, — в руку Евдокии лег небольшой, на ощупь резной предмет, — а мне нужно глянуть.

— Не уходи! — сжимая иконы, взмолилась Дуняша.

— В монастырь собралась, а в силу образа Божьего не веришь!

— Я за тебя боюсь, возьми складень с собой!

— Оставь, я мертвых не боюсь. Живых надо бояться. Вот тебе еще топор, если что — кричи.