Колдовской пояс Всеслава - страница 7

— Ты то жениться собираешься, то помирать, — шмыгнула носом девочка.

В отдалении откуда-то с дороги послышалось ржание лошади. Юрко вздрогнул и, стиснув зубы, быстро поднялся.

— Еду мне в узел собери, живей! — приказал он не терпящим возражения тоном.

Дуняшка спешно завернула съестное в рушник и протянула чернявому.

— На, — всунул он ей нежеланный сверток, — и беги отсюда, голубоглазая, что есть мочи.

Евдокия, подхватив корзину и сжимая обжигающий ладонь узелок, не оглядываясь, кинулась прочь.

Только у реки она остановилась перевести дух, дрожащими пальцами опять развернула тряпицу, глянула на колдовской пояс, спешно завернула обратно и сунула за пазуху. Перестирав грязное белье, девочка сложила его в корзину и на мягких ногах пошла домой.

А к вечеру в избу вбежал запыхавшийся отец.

— Слыхали! — зашумел он с порога. — Гоньба[16] с Полоцка прискакала, татя[17] ищут, говорят, самого князя обокрал, вещь какую-то ценную прямо из терема вынес. Мужиков у церкви собрали, выспрашивают. А у Молчана кобылу прямо со двора увели, не иначе тать на ней от погони удирал… Дуняша, тебе что — плохо? Дуня! Эй-эй-эй! Мать, лови ее, падает! Дуня!

Все поплыло перед глазами, девочка провалилась в темноту. «Тать, он тать… сапоги ему князь подарил, как же, умыкнул вместе с поясом, а я ему лучшую рубаху отдала, а он лихой человек оказался, вор…» Хищная улыбка чернявого оскалилась из мрака.

— Дуня, Дуня, — кто-то легонько хлопал ее по щекам, Евдокия открыла глаза. — Очнулась, слава Богу. Напугала нас. Ты чего это удумала?

Отец ласково гладил дочь по светло-русым льняным волосам.

— Это я так, мне уже лучше, правда лучше, — девочка привстала с лежанки.

— На двор ей нужно, ветерка вечернего глотнуть, ну-ка пойдем, — скомандовала бабка, — на меня обопрись.

— Я помогу, — попытался взять Дуню на руки отец.

— Сами мы справимся, — отстранила его Лукерья.

Свежий воздух быстро остудил щеки, приятно наполнил легкие, кружение в глазах прекратилось.

Бабка с внучкой сидели на пороге, над ними одна за другой в высоком небе загорались звезды.

— А теперь сказывай все. Для татя того сало утащила? — Лукерья говорила мягко, доверительно.

— Для него, — сразу призналась Дуняшка.

— Не совестно, а я Кирьяна за уши оттаскала?

— Совестно, — Евдокия вздохнула. — Только раненый он — тот, что в лесу, стрелу из себя вынул, ослаб совсем, есть просил, как не помочь? А он о себе не велел говорить, мол, беду на своих наведешь. Я и смолчала.

— Беду, это точно. Ворога княжьего прикармливала. Разве ж можно с незнакомыми в лесу заговаривать? А если бы он прибил тебя, чтоб не выдала? — бабка прижала к себе внучку. — Горе ты мое.

— Не прибил бы, он хороший, хоть и на поганого похож. Шутил так смешно.

— Хорошие по княжьим хоромам не шастают, чужое добро не воруют.

— Ба…

— Ну, чего?

Дуняша подтянулась к самому уху Лукерьи:

— Вещь та княжья у меня.

Бабка вздрогнула, испуганно закрутила головой.

— Ты что такое говоришь, Евдокия?

— Он мне на сохранение отдал, вот, — Дуня достала из-за пазухи сверток, дрожащими пальчиками развязала узел, — я же не знала, что это ворованное, думала за ним люди дурные гонятся, помочь хотела.

— Помочь, — передразнила бабка, — кто нам теперь поможет? Дай, гляну.

Лукерья напрягла глаза, разглядывая в полумраке диковинный узор:

— Нешто княжье? Простенький такой, правда вышито ладно.

— Он сказал, то пояс чародейский, волхованием заговоренный. Ба, а зачем князю христианскому кушак колдовской, то ж грех?

Лукерья спешно завернула пояс назад в тряпицу и протянула внучке.

— То не наша забота. На, среди приданого на дно схорони.

— А мы князю возвращать не будем?

— Ты княжьего ворога привечала, от гоньбы помогла схорониться, ворованное прятала, за это знаешь, что бывает? Если и помилуют, так потом этот твой веселый из леса с дружками явится. Как не крути — все беда.

Дуняша растерянно хлопала ресницами.

— Ба, а как же князь без пояса колдовского? Может ему больно нужен?

— Сама ведь сказала, зачем властителю христианскому поганое? Обойдется и без пояса, не убудет.

Бабка Лукерья никогда ни перед кем не робела, ей и князь — не указ. Вольный дух жил в этой крепкой работящей бабе.