Колониальные войны. Случайная переменная - страница 30
Она дождалась, пока Бо наполнил ей фужер, и даже не пригубив его, снова откинула голову к стене и закрыла глаза:
– Саму революцию я не помню. Все прошло как-то быстро, как во сне. Были поножовщины, диверсии и казнь старших офицеров Кэйко. Но эйфория свободы прошла еще быстрее, и начался настоящий ад. Корабль закрылся и лишил нас всего – не было ни энергии, ни заправки картриджей для генераторов пиши – только пустырь и недостроенные фермы… Колония Иверы в те времена нас сторонилась – они стреляли по всем, кто приближался к границе… А люди – это толпа животных, которые хотят жрать и не хотят работать. А еще они ненавидят власть… любую. Для них всегда и во всем виноваты те, кто ими правит. Тогда я увидела своими глазами, что свободы не существует. Настоящая свобода – это мерзость человеческих душ, выплеснутая на помойку цивилизации. И те, кто устроил им эту свободу, стали впопыхах восстанавливать власть и законы, от которых освободили. Кэйко и рядом не стояла с тем, что пришлось делать новой власти…
Женщина ненадолго запнулась, приложившись к фужеру, и какое-то время собиралась с мыслями.
– Мать не хотела всего этого замечать… Она сидела на препаратах, которые позволяли ей обходиться без сна по несколько недель подряд. Она создала первый госпиталь, кампус, открыла сначала три школы, потом еще десять. Потом были больницы, торговые центры, администрация. А потом появилась тюрьма, гарнизон и виселицы. Так она строила свою мечту… Они это скрывали, но за первый год свободная колония потеряла пятую часть населения… Днем людей загоняли на стройки, где они работали под стволами разрядников до упада. А по ночам эти изнеможенные люди уходили в Тяжелый лес, чтобы собирать себе еду… Ты видел лес ночью? Завораживает… Плодов было мало, и они перетирали лианы в съедобную пасту. Только возвращались не все – хищники встречали их каждую ночь. Каждую ночь лес кричал голосами растерзанных колонистов. Было много недовольных, хотя были и одержимые свободной колонией, как и моя мать… Я помню, как она приговорила семерых сепаратистов к публичной казни. Они просто отказались работать на стройке и требовали еду… Их повесили под ее высокопарную риторику...
Альжбета тяжело поднялась и вернулась на стул возле операционного стола, на котором лежал Бо, мельком заглянув ему глаза. Ее взгляд был напуганным, словно она боялась прочесть в нем насмешку или осуждение, но Бо оставался непроницаемым и внимательным.
– А на утро нашли повешенным Вольфена… Ни мою мать, ни Бастера, а добряка Вольфена, который плакал ночами, переживая невыносимый период становления свободы. И он голодал, как фермеры и те, кто работал на стройках. Гарнизон не голодал, администрация не голодала. И у меня была лучшая еда, которую можно было найти в колонии. Сказали, что он повесился сам… Но не сказали, почему он перед этим связал себе руки за спиной… Жестокость власти и потерянные жизни сделали свое дело: фермы заработали, запустили генераторы поля, и уже через пару лет из палаток, землянок и бараков первыми постройками начал подниматься город …
Женщина ненадолго задумалась, а потом наполнила фужер Бо и требовательно на него посмотрела. Она продолжила говорить только после того, как он отпил:
– Первыми ушли охотники. Они просто перестали возвращаться. Организовали свой поселок где-то далеко в Тяжелом лесу. А после и вовсе перебрались к Красной реке на стыке Тяжелого леса и Каменного. Сердце их вольницы там до сих пор и находится. Власть смягчилась, казней больше не было, и следом колония потеряла Рыбацкий поселок – это самое удаленное поселение от города. Они перестали доставлять водоросли на белковые фермы, и власть им это простила. Сейчас это столица пьяниц, которые снабжают всю Серую, включая контрабанду в колонию Иверы, второсортным алкоголем… Если ты побываешь там до солдат Кэйко, то сможешь увидеть, какими были Садом и Гоморра до сожжения… Утопичная мечта матери о свободной колонии рассыпалась в пыль… Мать стала часто ссориться с Бастером. Я росла вместе с его сыном, Адером, и завидовала ему, потому что Бастер мне казался тогда мудрым человеком… А мать из голоса революции постепенно превращалась в посмешище.