«Компашка», или как меня выживали из СССР - страница 13
— Какая ошибка? — спросил я.
— А вы не заметили, что из автобиографии следует, что отец П-ского — еврей? А мы больше евреев в институт брать не будем.
Я хорошо изучил дело П-ского и знал, что он, так же как и я, полукровка, и попробовал свести дело на шутку, сказав, что если он и еврей, то такой же, как я. К тому же, добавил я, мы в этом году празднуем 30-летие окончания войны, а из той же автобиографии следует, что отец П-ского сложил голову за нашу Родину под Сталинградом, и как же это можно говорить такое о сыне героя?!
— Ну, с вами и с тем, какой вы еврей, мы разберемся позже, — ответила мне ледяным голосом, пониженным на пол-октавы, секретарь парторганизации-ученый секретарь-начальник отдела кадров-и-первого-отдела Мадатова, — а Сталинград тут ни при чем. Мы не можем брать на работу евреев. Это распоряжение Турбина.
Я выслушал всё это в приемной вице-президента ВАСХНИЛ В. Д. Панникова, через минуту меня пригласили в кабинет Виктора Дмитриевича, и, совершенно разъяренный, я начал с протеста по этому поводу. Панников попытался меня успокоить, проговорившись при этом, что только вчера Мадатова смогла попасть на первый прием к Лобанову и уже там начала капать на меня, нажимая на то, что я беру слишком много евреев на работу. «Она выглядела ужасно, нам обоим было противно на нее смотреть. Поэтому я советую, пойдите к Павлу Павловичу и поговорите с ним», — сказал мне Панников.
Однако в этот же день я должен был быть в ЦК партии и решил выразить свое возмущение действиями Мадатовой именно там. В. Г. Козлов, у которого я был в ЦК, выслушал меня совершенно спокойно и спросил, как к этому относится Турбин. Я был уверен, что директор к этому не имеет отношения, да и не произносил он при мне никогда ни одного неосторожного или презрительного слова в адрес евреев. Тогда Козлов поднял трубку и позвонил Турбину, чтобы узнать, в чем же дело. Он получил заверения, что Шапошникова скоро зачислят, а с П-ским дело неясное, так как и Шапошников и он — выпускники медицинских вузов, а хотелось бы иметь биохимиков и цитологов сельскохозяйственного профиля. Меня порадовало, что Козлов сам, без всякой с моей стороны подсказки, нашел убойный аргумент: «Мы с вами, Николай Васильевич, агрономы и знаем, что ни биохимиков, ни цитологов в сельхозвузах не готовят. Где ж нам их еще взять, как не из среды медиков? А с Мадатовой надо бы вам разобраться. Она, по-моему, ведет себя неправильно». Я ушел из ЦК окрыленный и считал, что всё улажено лучшим образом.
Но Миша Лерман, один из моих близких друзей, которому я рассказал всю эту микро-эпопею, выразив убеждение, что теперь все подобные действия будут остановлены, покачал в сомнении головой. Он сказал мне другое — а именно, что скорее всего за Мадатовой стоит более могущественная, чем ЦК партии, организация — КГБ, а вот я себе, вероятнее всего, голову сломаю и, возможно, скоро. Этот умный мой друг был евреем, и в его глазах, увеличенных линзами очков, я увидел скорбь и боль.
Его предсказания сбылись, я ничего не добился. Ни того, ни другого кандидата Турбин не зачислял в институт более полугода. В конце концов, Шапошникова, правда, взяли но лишь младшим научным сотрудником, а П-ский, увидев такое к себе отношение, вообще отказался идти к нам в институт. Мадатова же ни в чем ущемлена не была. Она становилась всё более вызывающе грубой и слушала безоговорочно не столько Турбина, сколько Мелик-Саркисова.
Атабеков при этом оставался в тени, перед глазами Турбина не мельтешил, но скоро я понял, что ни одного серьезного шага вся эта тесно сплоченная бригада без Осиного согласия не делает. Эта группа была на самом деле не турбинской, а атабековской.
Неожиданно у меня произошел серьезный конфликт с Осей, кончившийся практически разрывом отношений. Еще перед созданием нашего института Атабеков решил воспользоваться тем, что его избрали членом-корреспондентом ВАСХНИЛ, и обратился к Лобанову с просьбой оказать ему финансовую помощь в виде хоздоговора. Я помог ему оформить этот договор через мою лабораторию. Выделенные ассигнования были для биологических учреждений огромными — четверть миллиона рублей [