«Компашка», или как меня выживали из СССР - страница 20

Надо заметить, что прежде наши многочисленные встречи были конструктивными, и я питал к Юрию Васильевичу искреннее уважение, потому и начал ему объяснять, что профессор Давид Моисеевич Гольдфарб — известный советский ученый, что его лаборатория мучается в Институте общей генетики АН СССР под пятой Н. П. Дубинина, ставшего монополистом в науке, что именно поэтому я считал, что переход всей лаборатории Гольдфарба очень бы наш институт укрепил. (Я знал, разумеется, что Атабеков противился этому шагу, так как не хотел иметь в лице микробиолога и вирусолога Гольдфарба серьезнейшего конкурента, но я всё время уговаривал Осю и Турбина, что конкуренция только укрепляет научную деятельность, а не подавляет ее.) Затем я сказал, что знал сына Гольдфарба Алика с мальчишеских лет, что он очень хороший мальчик, прекрасно закончил МГУ, успешно работал в лаборатории кита советской генетики Р. Б. Хесина, что он действительно подружился с Сахаровым и помогал ему, только после чего его начали преследовать, и теперь ему не остается ничего иного, как уезжать.

— Вот видите, — завершил Седых, — а вы говорите, что не связаны с диссидентами и сионистами, а сами знаете и академика Андрея Сахарова, и Гольдфарба, и его сыночка. Наверное, и еще что-то можете вспомнить. Надо вам свои связи пересмотреть[3].

Стоит ли говорить, как эти беседы подействовали на меня? Я питал тогда себя иллюзиями, что ничего нет важнее на свете, чем самоотверженная работа в лаборатории, что мои книжки помогают воспитывать из школьников и студентов новых полезных обществу специалистов. Я любил читать лекции, и мне грезилось, что и это важно. Наконец, надо сказать это твердо и без всяких умолчаний, — я не был партийным, но и не был аполитичным или, хуже того, антипартийным. Я был твердо убежден, что, несмотря на трудности, страна идет правильным путем, преодолевает страшное прошлое, о котором я, может быть, знал побольше, чем простой житель страны. И, конечно, как я уже писал выше, сотрудники аппарата ЦК партии Ю. В. Седых, Л. И. Бабенко, В. Г. Козлов получали достаточно полную информацию о положении дел в стране. Я считал, что работники министерств и госкомитетов предпочитают идти протоптанными тропками, иметь поменьше головной боли и потому стопорят все начинания, но аппаратчики из ЦК представлялись мне людьми прогрессивными. Я, конечно, недостаточно близко знал верхний уровень — я встречался лишь десяток раз с членами Политбюро Полянским и Кулаковым. Однако Полянский нравился мне тем, что он также работал на износ, чиновники Минсельхоза просто страдали от его каждодневного вмешательства в их дела. Я видел, что Полянского, впрочем как и Кулакова, живо интересовали новости мировой науки и перспективные направления биологии (считалось, и об этом прямо не раз говорилось в здании на Старой площади, что я — внештатный консультант Кулакова: раза четыре в году меня просили писать обзоры для Кулакова о последних достижениях науки, несколько раз эти обзоры — со списком литературы на нескольких языках, как это водится в серьезных обзорах, — возвращались ко мне с пометами Кулакова, и я удивлялся тому, как точны были его заметки и вопросы). Хочу еще вспомнить помощника Дмитрия Степановича Полянского — Ивана Федоровича Глотова: это был человек уникальный — подвижник, труженик и умница. Мне кажется, что и ко мне относились в ЦК хорошо. Поэтому, наверное, Юрий Васильевич Седых так открыто стал со мной говорить о вопросах, которые вряд ли были для него приятными. Я еще тогда не думал, что моя судьба уже сломана, что это только небольшой штрих, прорвавшийся именно благодаря этому благожелательному ко мне отношению. Я еще не понимал, насколько страна пропитана тяжами слежки, недоверия к людям и негласного права лезть в душу и поганить жизнь любого человека. Зато это хорошо понимали атабековы и турбины, которые и решили сыграть на том, что не было подвластно даже самым большим людям — таким, как ответственные сотрудники аппарата ЦК КПСС Седых и Козлов.

Я серьезно размышлял над словами Седых и решил, что ничего пересматривать не буду, не буду никак реагировать на предостережения, ведь никаких грехов я за собой не знал, а просто подам заявление об уходе с должности замдиректора. Пока я размышлял, сеть, которую плели вокруг меня, всё укреплялась, и вскоре Лобанов вызвал меня и сказал: