Кому вершить суд - страница 7
— Помилуйте, Никита Лукич, — возразил Арсений, — какое собрание? Зашли ко мне эти юноши…
— Вижу, что зашли! — прервал его Лесихин. — Вижу, чай, не слепой. А меня почему не уведомили? Вам как приказано было?
Все это: и надменная властность пристава, и унизительная зависимость Арсения, и собственное бессилие — все это так поразило Петра, что ему захотелось тотчас же, без промедления осадить Никиту Лукича, дать ему почувствовать, что и полицейский произвол не способен убить в людях их достоинства.
— Не мог он вас уведомить, — вступился Петр. — Не мог, — мы ведь пришли без предупреждения.
— Как так без предупреждения? — Никита Лукич повернулся к Петру. В его слезящихся глазах без ресниц Петр увидел неудовольствие. — Вы что же, бывали здесь и прежде? Не первый раз к господину студенту пожаловали? Верно я понял?
— Нет… первый…
На непроницаемом лице пристава Петр угадал угрозу, отнюдь не безобидную, а вполне действительную, предвещавшую нечто неведомое, способное роковым образом нарушить всю жизнь.
— Ай-ай-ай, — осуждающе покачал головой Никита Лукич. — В доме такого почтенного человека живете, в гимназии вас обучают, а полицейскому чину не желаете правды сказать. Бог с вами, однако. Идите. Не вас в крамоле винить надобно, а этого господина…
Они еще с минуту потоптались в нерешительности и вышли на Узенькую. У Петра было такое ощущение, будто они с Альбертом поступили недостойно, спасовали перед мерзостью, оставив человека в безвыходном положении, струсили. Нечто подобное, должно быть, испытывал и Альберт. До Соборной площади не произнесли ни слова.
— Вот что такое блюститель порядка, — первым нарушил молчание Альберт. — Власть…
— А мы-то, приятель, оказались не самыми храбрыми, — отозвался Петр. — Сбежали. Оставили Арсения с этим…
Ночью мысли долго не подпускали к нему сон. Петр воображал Арсения в комнатке, слабо освещенной керосиновой лампой: ходит с папиросой во рту из угла в угол, то и дело переламываясь от приступов кашля и бормоча: «Измучил, проклятый…» На стены медведем наваливается его тень. За окном воет ветер. Арсению тоскливо и жутко в своем глухом углу, и на всем белом свете нет никого, кто сумел бы скрасить его одиночество…
— Так не может, не должно так быть, — прошептал Петр. — Человек не может быть бесправным и позабытым.
На следующее утро Красиков и Залкинд в гимназии не появились. Наняв перевозчика, они переправились через Енисей, нашли поляну, поросшую молодой травой, устроились на столоподобном пне и принялись читать. Шрифт на простой газетной бумаге был мелкий, и им, сидящим плечом к плечу, надо было низко склоняться над страницами.
Уже в предисловии они обнаружили рассуждения, сходные с теми, что слышали в последнее время от Арсения. «Старые формы нашей народной жизни… — писал Плеханов, — не могут „развиться в высшую коммунистическую форму“ без непосредственного воздействия на них сильной и хорошо организованной рабочей социалистической партии. Поэтому я и думаю, что рядом с борьбой против абсолютизма русские революционеры должны стремиться, по крайней мере, к выработке элементов для создания такой партии в будущем. В этой созидательной деятельности им по необходимости придется перейти на почву современного социализма, так как идеалы „Земли и воли“ не соответствуют положению промышленных рабочих. И это будет очень кстати теперь, когда теория русской самобытности становится синонимом застоя и реакции, а прогрессивные элементы русского общества группируются под знаменем осмысленного „западничества“».
Позже они натолкнулись еще на одно место, изумившее их совершенно неожиданным взглядом на будущее России: «Мало-помалу все или почти все признали, что начатая политическая борьба должна продолжаться до тех пор, пока широкое освободительное движение в народе и обществе не разрушит здания абсолютизма, как землетрясение разрушает курятник, если можно употребить здесь энергичное выражение Маркса». Петру, как, должно быть, и Альберту, представилась картина: рушатся дворцы, полицейские участки, здания губернских канцелярий, тюрьмы, жандармские управления… А вот что появится на их месте, вообразить было не под силу. Но это должно быть нечто невиданно светлое, солнечное, просторное.