Кому вершить суд - страница 8
Петр и Альберт посмотрели друг на друга в восхищенном изумлении. Майское солнце нагрело темные гимназические тужурки, от реки волнами шел прохладный влажный воздух. Пахло сырой землей и намокшей старой древесиной. В таежной чаще перекликались птицы, слышалось плескание речных волн. Где-то далеко загудел пароход. Время перевалило за полдень.
— Перевозчик вот-вот пожалует, — огорченно проговорил Петр. — А мы с тобой и до середины не добрались. Хочешь не хочешь — завтра опять придется сюда ехать.
— Что же делать? — Альберт вздохнул. Чрезвычайно прилежный в ученье, он более всего не любил нарушать гимназические порядки.
Михаил Трегубов примкнул к их с Альбертом сообществу в последнем классе гимназии. И чуть ли не с первого дня стал зазывать Петра к себе в гости. Богатый трегубовский дом стоял неподалеку от губернаторского дворца на Воскресенской улице, где обитали самые состоятельные и уважаемые жители Красноярска.
Петру, разумеется, было любопытно посмотреть, как там идет повседневная жизнь, И все же он довольно долго отказывался от посещения трегубовского особняка. То ли потому, что не было желания ублажать гордыню Михаила, то ли — это было весомее — по той причине, что Трегубов-младший приглашал одного Петра, словно бы не помня об Альберте.
И все-таки однажды, когда Залкинд уехал на несколько дней с отцом в Ачинск, Петр не устоял перед настойчивостью Михаила.
В просторной, обставленной дорогой мебелью столовой, куда привел его приятель, сидели трое: две дамы и крупный мужчина в форме чиновника судебного ведомства. Они были так увлечены разговором, что почти не обратили внимания на гимназистов. Мужчина воодушевленно рассказывал об уголовном деле. Оказалось — об этом шепнул Михаил, — речь шла о каком-то Богодухове, осужденном за убийство на каторжные работы.
Из двери, завешенной тяжелой бордовой портьерой, незаметно появился пожилой быстрый человек в сером костюме-тройке. На узком лице его поблескивала золотая оправа очков. Это был инженер Гордей Захарович Трегубов, отец Михаила.
Он кивнул Петру, ласково потрепал черный чуб сына, уселся во главе стола и, повернувшись лицом к двери, приказал:
— Марья! Пускай подают! — Тотчас позабыв об этом, поглядел на чиновника: — О Николке Богодухове говоришь? Вижу, гордишься, что лучшего в Сибири старателя на каторгу упек.
— Как же было не упечь? — Гость обиженно заморгал. — Ведь потерпевший кто? Почитай, сын второго человека в городе, Прохора Бородина. Закон, он…
«Что же, что сын Прохора Бородина? — Петр слышал разговоры об убийстве каким-то старателем жены и ее возлюбленного. — А если бы убили не сына видного золотопромышленника?» — он взглянул на Михаила. Тот был, кажется, смущен. Петр догадался, приятелю неловко за отца и его общество.
— Законник! А еще прокурор судебной палаты! — Не замечая насупленного лица сына, воскликнул Трегубов-старший. — А рассудили вы, почему это случилось? Известно ли вам, что Николка готов был душу дьяволу запродать из-за Евдокии своей? А у человека от неудач разум помутился. Не фартило ему третий год кряду. Хоть помирай. Опять бы удача пришла, все бы и уладилось.
— Но ведь убил он. Двоих убил…
— Знаю, убил. Не случись этого, хозяин мой тебя, Иван Савельевич, за такую твою ретивость и на порог своего дома не пустил бы. Да и я, братец, тоже. Какого старателя загубили!
— А молчал все, — искательно улыбаясь, упрекнул Трегубова Иван Савельевич. — Мог бы ведь по-приятельски и предупредить.
Петр обратил внимание, какой уничтожающий взгляд бросил на гостя Михаил. Его глаза словно бы кричали: «Да замолкните вы! Не смейте унижать меня перед друзьями!» И Петр, сочувствуя ему, подумал: «Разве твоя в том вина, что так устроено общество?»
— Ловок! Ловок ты, Иван Савельич! — Хозяин захохотал. Затряслась бородка, засияли золотом зубы. — Фу ты! Насмешил… Хороши же ваши законы! «Можно ведь было предупредить!» Насмешил…
Гордей Захарович долго еще не мог успокоиться, а Петр смотрел на сидящих за столом взрослых людей словно бы даже с сомнением. Трудно было поверить, что они думают так же, как рассуждают вслух. Ему в голову даже пришла мысль, что они кривляются, неизвестно чему радуясь. Не могло ведь быть, чтобы убийцу судили по-разному, в зависимости от прихоти совершенно посторонних людей, хотя бы и весьма богатых…