Конармия - страница 73
— Ну что ж, раз дело такое, придется теперь и нам тебя Митькой звать, — усмехнулся солдат. — А фамилия твоя как?
— Лопатин мое фамилие. А у дедов было другое, — сказал Митька. — В пятом году батя новую фамилию купил.
— Зачем это? — удивился солдат.
— Видать, надо было.
— А как дедов твоих фамилия?
— Рубайло.
— Как?
— Рубайло… Чего скалишься? — Митька нахмурился. — Я верно говорю. Я и сам сознаю, что чудное фамилие: Рубайло! Гм… Видать, кто-то с моих дедов-сечевиков здорово рубал. Факт, а не реклама! У нас на Донбассе многие обитают с такими фамилиями: Рубайло, Догоняйло, Перебийнос, Белокрыс, Торба, Сова, Ручка, — загибая пальцы, начал перечислять он. — Ну и так и дальше. Все эти люди, как я понимаю, от сечевиков произошли.
— Это кто же такие сечевики? — спросил солдат.
— Было такое вольное войско. Запорожцы, или сечевики, назывались. Турков, татар воевали, польских панов рубали, — пояснил Митька.
— Да ты видал их, что ль?
— Видать не видал… Дед мне сказывал. Давно это было. А потом Екатерина, царица, может, слыхал? — осерчала чего-сь на тех запорожцев да и повыееляла их на Кубань. Еще в песне:
неожиданно пропел он таким густым басом, что солдат невольно подвинулся, а толстая баба снова проснулась, разиня рот уставилась на него, а потом, перекрестившись, плюнула и сказала:
— Тьфу! Нечистая сила! Ну и ревет! Чисто бугай!
— Не слыхал? Есть такая песня, — сказал Митька, пропустив замечание бабы мимо ушей. — Наши хлопцы эту песню до се спевают. Да. Часть запорожцев на Донбассе села, а остальные ушли на Кубань. Вот с тех пор и пошли от них кубанские казаки. Ну а наши, которые по эту сторону Дона пооставались, те теперь больше шахтеры. Вот и мы с батей тоже шахтеры. Вместе с ним служили в четвертой дивизии у геройского начдива товарища Городовикова Оки Ивановича. Батю-то убили под Черным Яром. Я один остался. И дома не знают, что батя убитый. У Оки Ивановича много наших шахтеров, ну и калмыков и казаков тоже.
— А разве казаки у красных служат? — удивился солдат.
— А как же! Которые сознательные, те все у Семёна Михайловича. У меня среди них дружок есть, Харламов. Вот рубает! Как секанет, так до самого седла развалит. Он мне жизнь спас, как под Ляпичевом бились с генералом Толкушкиным. Меня в том бою поранили. Вот сюда и сюда, — Митька показал на грудь и на ногу. — Сколько время в госпитале лежал… Ну, теперь скоро повидаю ребят.
— Соскучился, значит, по своим?
— Три месяца не видался.
— Та-ак… А седло зачем?
— У нас так уж заведено: как в госпиталь, так и седло с собой берешь, чтобы не пропало, а легко раненный и оружие берет. Другой такой буденновец лежит, а у него под койкой и седло и шашка с винтовкой, а под подушкой гранаты, ну и другая всякая разная мелочь, — пояснил Митька.
— Непорядок это, — строго заметил солдат. — А врачи чего смотрят?
Митька усмехнулся и подправил под кубанку упавший на нос задорный вихор.
— Что врачи! Врачи нашего брата шибко уважают. Один меня все порошками кормил. Горькими. Надоедал, покуда я ему шутя гранатой не погрозился, ну, а… — Митька не договорил.
За окнами полыхнула яркая зарница. Заглушая звуки идущего поезда, прокатился тяжелый грохот.
Они переглянулись и посмотрели в окно. В мутной мгле трепетало огромное зарево.
— Это он, гад, Мамонтов, — скрипнув зубами, сказал солдат.
Митька с удивлением посмотрел на него:
— Ну? Откуда ему здесь быть?
— Да я его вот как видел, — солдат показал рукой. — Совсем рядом проехал. А разве ты его не видел?
— Я ж под вагоном лежал. Да нет, может, ты обознался?
— Я его знаю.
Митька в раздумье покачал головой:
— А я думал — Шкуро. Там, на станции, шкуровцы были. Волчья сотня. У них на рукавах знаки такие… Ну, раз Мамонтов здесь, то, как пить дать, Семен Михайлович где-то поблизости. Эх, кабы знать!
— А кто такой Семен Михайлович, Митя? — спросила Сашенька.
У Митьки брови полезли на лоб.
— Эва! Старое дело — новый протокол! А? Семена Михайловича не знает! Чудно! Да ты что, с неба свалилась?
— А откуда ей знать? — резонно заметил солдат.