Концессия - страница 16

Пока Троян сбегал по лестницам, бухта из розовой стала пурпурной, яхта с алыми парусами затерялась у берегов мыса Чуркина, но зато вышла из-за пловучего дока остроносая шхуна: внизу черная, как черный бархат, а от половины парусов — красная.

Улицы в вечернем воздухе выглядели празднично-нарядными. Дома потеряли скучную простоту линий, обнаружилась сложность орнаментальных узоров, какой-нибудь серенький выступ вспыхивал и напоминал груду цветов, окна, обращенные к западу, выбрасывали снопы пламени, мостовая покрылась фиолетовой дымкой.

Троян спешил по левой, мало любимой прохожими стороне улицы.

Неожиданно почувствовал на локте чужую руку и пожатие. На него смотрели умные глаза Филиппова.

— Куда, поэт?

Троян обрадовался встрече. Филиппов располагал к себе. Было в его натуре то цельное и простое, что особенно действует на людей нервных и порывистых.

— Хочу на Семеновский базар или точнее — в Хай Шэнывей.

Филиппов подмигнул:

— Китайские сапожники?

— Именно!

— Благословляю! Идите и наслаждайтесь! Я тоже иду наслаждаться. На хлебную биржу. Через час торжественное открытие второго тура торгов...

Оператор и поэт засмеялись.

Они стояли на углу Китайской, против Городского сада. На железных прутьях забора висели щиты плакатов, доски с афишами — всё как всегда, но на уголках плакатов, по карнизам досок были наклеены узкие красные полосы бумаги с черными призывными буквами:

«Товарищи, мы все как один должны поддержать забастовку китайских сапожников-подмастерьев против их эксплоататоров-хозяйчиков джангуйд».

— А ведь здорово! — сказал Троян.

Неуловимо чем-то он напоминал медвежонка: лицом, развалистой походкой, взглядом темных глаз? Пожалуй, ничем в отдельности и всем вместе.

— Китайские рабочие молодцы! — говорил он. — Я возлагаю много надежд на китайский пролетариат и крестьянство. Беднота ужасающая! Гнет тысячелетних традиций, купцов, иноземцев и кулаков. Но ведь умная, толковая нация! Должна же она, в конце концов, понять ужас своей судьбы и потребовать счастья. А счастье — как-никак, это обязательное, всеобщее достояние человечества, а отнюдь не кучки богатеев. Присмотритесь, Филиппов, еще к одной стороне этого дела. Китайцы одиноки! Как относятся к ним немцы, американцы, англичане? Не лучше, чем к неграм. Даже японцы и те отгородились стеной презрения. Ужасная мерзость это человеконенавистничество. Но вот китайские рабочие встретились с русскими рабочими. И русские рабочие им помогут, как своим товарищам и братьям. Мы рвем расовые предрассудки. Вы представьте себе картину: сотни миллионов китайцев, поднимающих красный флаг! Ведь это — старой истории конец! Ну, идите на свои торги, там тоже интересно.

— Между прочим, — сказал Филиппов, — хотите интересную тему? Вы знакомы с Верой Гомоновой?

— Той, что спаслась с «Севера»? Нет.

— Упущение для поэта и журналиста. Познакомьтесь... Она вам расскажет о пожаре. Я бы на вашем месте написал очерк или поэму и дал бы всему этому хороший политический тон: вот каким путем борется с нами мировая буржуазия, в частности, один из самых хищных ее отрядов — японский. Между прочим, и сама Вера материал, достойный для размышлений писателя. Она, видите ли, из староверской деревни и староверской семьи, девчонкой была выдана замуж и в результате столкновения старого и нового у ней с мужем получилась драма.

Филиппов прищурился и стал ловить в боковом кармане жилета последнюю папиросу.

— Что, интересно?

— Семейные драмы меня мало интересуют.

— Дело не в самой драме, а в попутных обстоятельствах... Вот, проклятая, сломалась-таки. Ну, подожди, я тебя всуну в трубку.

Он раскрошил табак и набил трубку.

— Между прочим, в судьбе Веры отчасти повинен я. Снимая лесозаготовки, я к самой пасхе попал в таежную деревушку. Отличная натура! Высокие, крепкие женщины, одна другой краше. Материал! А приступиться нельзя: деревушка староверская. Меня разобрала злость. Знаете, такая злость, которая рождает гениальные идеи...

Филиппов подмигнул поэту и сдвинул на затылок шляпу. Трубка, лишенная внимания курильщика, погасла. Раскуривая ее, оператор, по своей привычке ничего не упускать, уголком глаза оглядывал улицу, в этот вечерний час все более заполнявшуюся гуляющими. Косые солнечные лучи летели над самой землей. Шелковые чулки на ногах женщин сияли, как рыбья чешуя. Филиппов выпустил сиреневую струйку дыма и привел в нормальное положение шляпу.