Концессия - страница 18

Но сегодня торговали вяло. Сами торговцы, повидимому, мало интересовались своими делами. Зато столовые и харчевки были полны. Пестрые бумажные медузы над непрерывно открываемыми дверьми вздрагивали и шуршали всеми своими бесчисленными хвостами.

Троян повернул в узенький переулок. Поэт решил замечать все: возбужденные темные безбородые лица, особенности одежды, жесты, звуки чужого языка...

Ударил тяжелый, густой воздух: пахло луком, черемшой, кислым и сладким душком нечистот.

Около клуба Первого мая — Уи-те-ле-бу — тесно и шумно. Клуб возвышается двумя каменными этажами над базаром, красными водопадами плещут из окон полотна лозунгов, а на карнизах укреплены портреты Ленина и Сун Ят-сена.

— Вот видишь, — говорил Сей (он и Цао сидели на гранитной тумбе около клубного фонаря), — вот видишь, мы попали в самое интересное время. Здесь совсем не то, что в Шанхае... Раны у тебя еще не зажили?

— Еще чувствуются.

— Ну, еще бы...

С Цао Вань-суном случилась обыкновенная история: за участие в забастовке его присудили к бамбукам, потом шею забили в деревянную колодку, а за кисти рук приковали на улице к стене дома. Мухи облепляли глаза, рот, ноздри. Цао бился хомутом об стену, но мухи не улетали. Хомут не позволял лечь и сесть. Юношу кормили друзья под видом сердобольных прохожих. Раны на шее до сих пор не зажили.

Во Владивостоке его поразила одна вещь. Конечно, он слышал об этом и раньше, от того же Сея, но одно дело слышать, а другое — узнать на личном опыте.

В Китае если он и имел право ездить в трамвае, то только в специальном вагоне для китайцев. Здесь такого вагона не было — он сел в общий.

— Во Владивостоке все люди одинаковы, — сказал он с тихим изумлением. — Я сегодня сел в трамвай...

Сей посмотрел на него и хлопнул по руке.

— Ты хочешь сказать, что сидел в трамвае рядом с европейцем!.. Да, дружок, русские — европейцы, но они наши товарищи.

К последним словам Сея прислушался худощавый китаец. Он даже слегка нагнулся, чтобы лучше слышать. Любопытный был одет просто, почти бедно, и руки, должно быть, от вечерней прохлады, настойчиво прятал в рукава куртки.

— Европейские варвары, — сказал он, — всегда будут для Китая варварами. Русские, англичане, немцы — все равно.

Сей вздрогнул, поднял голову и осмотрел нового собеседника.

— Хитрая политика, — продолжал бедный китаец, — они между собою спорят и втягивают нас.

Несколько человек обернулись и придвинулись к бедному китайцу.

— Разве вы не видите, что русские спорят с французами, англичанами, немцами?.. У них свои вековые причины для споров. Нас это совершенно не касается: Китай живет по-своему. Наша сила — в труде. Мы работаем. Европейцы болтают. Вместо них работают машины. Мы победим всех, потому что мы трудолюбивы. Но что мы видим во Владивостоке? Китайцы бросили молотки, китайцы толкутся по базару, ничего не делают, болтают и слушают болтовню. Берегитесь! Европейцы уже развратили вас: они вам прививают свою болезнь переворотов и неустойчивости. А неустойчивость ведет к уничтожению. В Европе государства падают, как песочные домики. Китай незыблем, потому что в Китае незыблемы законы отцов. Что значат слова «рабочий класс», «буржуазия»? Для Китая они не значат ничего. В Китае знают, что бедняк заслужил свою бедность, а богатый свое богатство. С волей неба шутить нельзя. Кто не слышал имени Сун Ят-сена? — спросил он, оглядывая слушателей.

Легкий гул прошел по толпе. Кто мог не слышать знаменитого имени!

— Я вижу — слышали все, — сказал худощавый китаец. — А скажи мне, — обратился он к Сею, — где приносил республиканец Сун Ят-сен свою клятву на верность республике?

Сей растерялся. Он не знал, где присягал Сун Ят-сен. Мало того, он не мог представить себе, чтобы Сун Ят-сен, этот человек, олицетворявший народ, мог кому-либо присягать.

— Ты, я вижу, мало знаешь, хотя и выступаешь в роли учителя. Сун Ят-сен свою президентскую клятву верности произнес перед гробницами императоров Мингской династии.

— Что ж из этого? — пробормотал Сей.

Худощавый засмеялся.

— Ничего. Кроме одного: он уважал Китай.

Вокруг оратора собралась уже большая толпа, новые проталкивались с трудом.