Конец атамана Анненкова - страница 7
- За шею? - спрашивает председательствующий.
- За ногу. За левую. Я успела ухватить детишек, и лошадь поволокла в сторону камышей. Запалилась, стояла два раза… Оборвали всю спину до костей… Потом кто-то отвязал меня, и я услышала: «Иди за нами». Я поняла: повели кончать. Привели в камыши, я перекрестилась, легла. Если бы это было днем, может быть, и прикончили меня, но это была ночь, ничего не видно… У одного ребенка, у мальчика, руку отрубили, на жиле держалась, так он и умер потом в больнице.
- Сколько ему было лет?
- Два годика, а второму четыре. Второму перебили спинку. Сейчас он горбатый.
- Чем били вас?
- Не помню, была без памяти. Потом, когда очнулась, услышала команду, застучали брички, и все уехали в город. Приехали санитары. От меня уже несло гнилым. АЛу-жики говорят: «Пойдем к доктору, пусть он сделает что-нибудь, потому как женщина никуда не годится. Загнила». Приходят санитары, давай обрезать мясо гнилое на шее, на спине, а потом всю забинтовали и отправили в Сергиополь. Выходит начальник, спрашивает санитаров: «Что, родственницу привезли?» Ему подали записку от доктора. А меня положили в больницу Пролежала два месяца. Спину и шею вылечили, а вот мальчику моему руку так и не могли вылечить. Умер он…
Два венских стула, огороженные резными балясинами парапета, два подсудимых. Слева от них, справа и за ними - шестеро красноармейцев.
Анненков сидит, нога на ноге, настороженный, бледный, с лицом, будто вырезанным из белой бумаги. Некогда лихой атаманский чуб поубавился в пышности, сник, впрочем, сник и сам атаман. Теперь он живет под впечатлением неодолимой власти тех, над кем он когда-то стоял с нагайкой, с клинком на ляжке, окруженный стадом лейб-атамановцев, давно уже утративших представление о цене человеческой жизни.
Крестьянка с бугристым рубцом через щеку пришла сюда не свидетельствовать, не жаловаться, не искать заступничества. Она пришла обвинять его, судить - он знал это. Здесь только судьи. На всем пути к Семипалатинску, возле здания суда, на площади, запруженной толпами народа, как и тут, в зале суда, - только судьи.
Газеты отмечали тогда, что в первые дни процесса Анненков давал объяснения очень тихим, едва различимым голосом. Особенно унылую картину являл он собой, рассказывая об усмирении чернодольского восстания>5: слишком много очевидцев и жертв этой страшной кровавой «акции» присутствовало в зале.
Начавшееся в Черном Доле восстание тотчас же перекинулось в Славтород, затрапезный степной городишко, мирно дремавший у большой дороги. В базарный понедельник, именно в базарный, когда появление на улицах скопища чернодольских подвод могло и не привлечь внимания белогвардейщины, повстанцы ходко прошли краем базара и устремились к центру. Застигнутый врасплох гарнизон белых пал, не оказав серьезного сопротивления. Обезоружив часовых, охранявших магазин купца Дитина, преображенный властями в «тюремный централ местного значения», повстанцы посбивали замки и освободили из него всех, кто там был: бывших работников Совдепа, большевиков, красноармейцев.
Без промедления был образован военно-революционный штаб, избравший своей резиденцией село Черный Дол, которое встретило идею восстания куда сочувственней, чем сонный, обывательский Славгород. По уезду отправились посланцы штаба - ходоки-агитаторы, появились листовки, был назван день и час уездного съезда Советов.
А через какую-то неделю, погромыхивая на мостах, вкрадчиво полз по плоской железнодорожной насыпи в сторону Славгорода длиннейший воинский маршрут с лошадьми и французскими мортирами на платформах.
- Я выступил по приказанию Изанова-Ринова, командующего войсками Сибирского правительства>6, - говорил Анненков в суде. - При этом мне было сказано, - разговор шел по прямому проводу, - что я следую в поддержку бригады полковника Зеленцова, которая, подойдя к Славгороду, оказалась неспособной овладеть Черным Долом. Не имея кавалерии, Зеленцов боялся бросить свой эшелон…
- Кто кому был придан в подчинение и помощь? - спросил адвокат Борецкий, подозревая в открывшейся ситуации хорошую защитительную россыпь.