Конго глазами художника - страница 15
Один за другим проходили дни моего пребывания в Умвуни, и я безропотно покорялся их течению. Знойные полуденные часы я часто проводил в обществе деревенских стариков на сампе — площадке под навесом на четырех столбах. В не ведающей времени Африке мы жарили земляные орехи, ели, дремали, иногда болтали, позевывая. Настороженность местных Жителей, которые на первых порах не могли взять в толк, что я за птица, понемногу проходила.
Веселый знахарь в полном облачении
Ночь ложилась на землю черным одеялом, мы сидели в крохотном мире, чьи рубежи очертил свет костра. Мелькали красные блики на коже, поблескивали белки глаз. Нзиколи пел песни Габона и рассказывал истории. Ндото исполняла любовную песенку, всего четыре слова, повторяющиеся снова и снова: «Ба боле, а, а. Ба пи… Ба боле, а, а. Ба пи…» «Мы вдвоем, паша тьма… Мы вдвоем, наша тьма…»
Женщины танцевали леспмбу — несложный по композиции религиозный танец, который исполняют в память о покойных. Простота и регулярное — через каждые несколько дней повторение ритуала придавали ему сходство с заседаниями наших кружков кройки и шитья. Вечером женщины собирались под навесом и выстраивались но краям гимны. К ним присоединялись двое из лучших барабанщиков деревни — Вума и Майянга. На земляном полу разводили маленький костер. Одна за другой женщины исполняли вокруг него сольный номер. Каждая на свой лад, с многочисленными импровизациями. Остальные в это время переступали ногами на месте и отбивали такт сухими бамбуковыми палочками.
Сампа становилась живым организмом, где все было подчинено единому ритму. Руки и ноги пульсировали в свете огня, качалась серая пыль, без устали рокотали суровые барабаны.
Поразительное преображение! Женщины приходят на сампу после трудового дня, утомленные, измученные. И тут не лучше: пыль, тоска, застойный воздух… Но вдруг все оживает, все наливается силой!
Танец явно был для них необходимой отдушиной в серых буднях.
ТАНЕЦ ИНКИТЫ
Однажды мы с Нзиколи получили послание. Прибежал запыхавшийся мальчуган и вручил нам смятую бумажку. Вождь Ванн Нгомо из Обилли, селения на караванной магистрали Запаса Браззавиль, приглашал нас принять участие в большом празднике. Письмо было написано на французском языке, крупными изящными буквами, по всем правилам эпистолярного искусства, коим следуют деревенские писари: «имею честь вас пригласить», «с уважением» и все такое прочее.
Нзиколи объяснил мне, что к началу засушливого периода приурочено много праздников с танцами. Мы решили принять приглашение. Ндото снабдила нас провизией — две копченые обезьяны и большая коврига майяки.
Мы выехали рано утром сонные, продрогшие. Зелень была седая от росы, медленно таяла ночная мгла. Нашу машину слышали и узнавали издалека. Ребятишки дружно выскакивали на дорогу и кричали: «Мботс тата Нзиколи!» — «Здравствуй, отец Нзиколи!» Они подразумевали меня.
В Ингумине, где нам предстояло свернуть на караванную магистраль, я попросил Нзиколи подождать меня, а сам заехал на миссионерскую станцию. Во-первых, я случайно раздобыл шесть десятков яиц — слишком много для нас двоих. Во-вторых, не мешало на всякий случай предупредить, куда я направляюсь.
— Только не задерживайся! — волновался Нзиколи.
Раскисшая от дождя дорога была вся в рытвинах. Километр за километром она извивалась через густой девственный лес: кроны могучих деревьев смыкались над нами, пропуская только сине-зеленый сумрак. На одном повороте Нзиколи показал на просвет в листве.
— Здесь обитает злой дух. Дьявол. Много людей тут пропало.
И впрямь недоброе место — будто зловещий черный зев…
Внезапно лес кончился, и нас ослепило степное солнце. Мы обгоняли людей, которые шли в Обилли на праздник, целые семьи, отец семейства впереди — важный, с длинным охотничьим копьем вместо трости, одет в поношенный европейский пиджак или длинное, застегнутое на все пуговицы пальто, половина лица закрыта пожелтевшим тропическим шлемом. В нескольких шагах за ним, сгибаясь под тяжестью корзин и узлов, бредут, словно рабочий скот, жена и дети.
Уже вечерело, когда мы приехали. Отлогие косогоры вокруг деревни лениво дремали в лучах солнца. Зной шел на убыль, белое пламя сжалось в желтый круг, проявились краски.