Конго глазами художника - страница 7

У одной из колонн сидит на полу тучная женщина. Ее голова склонилась на грудь, она бормочет во сне. Одна рука опирается на большой узел, и предплечье сплющилось, словно шелковистая кожа наполнена тестом. Часть имущества спрятана под накидкой и торчит бугром на уровне могучих грудей.

Старик, уединившийся в пустыне молчания, сидит на самом краю скамьи. Голова торчит из воротника широченной истрепанной шинели, задумчивый взгляд обращен внутрь.

Рядом спит на спине юноша, ноги согнуты в коленях, голова упала набок, рот полуоткрыт. Он занимает сразу два места и громко храпит. Лежит, словно душа его куда-то далеко отлетела; коротенькие шорты грязно-желтого цвета нещадно смяты. Эти двое как бы обособились от всего окружающего.

Люди дремлют, спят, сопят, храпят, наконец через два часа выходит дежурный по станции в надетой кое-как поверх штанов рубашке и объявляет, что поезд сейчас прибудет. Перрон становится похож на потревоженный муравейник, все вскакивают и начинают лихорадочно суетиться.

Пронзительный гудок, потом стук и скрежет, глаза слепит прожектор, и появляется состав со светящимися рядами окон. Он подкатывает к перрону и останавливается, громко лязгая буферами.

Сонно мигающие пассажиры ошеломлены грохотом: двери распахиваются, в окна и двери летят узлы и корзины, все одновременно протискиваются в вагоны, спеша захватить место. Немец — рюкзак на коленях — зажат между двумя дородными африканками. И я машу на прощание не столько ему, сколько рюкзаку.

Как он выйдет из положения со своим поносом?

В лунные ночи я часто совершал долгие прогулки на равнине и и кварталах «черной» части города. Воздух вибрировал от барабанной дроби. В тусклом свете смутно, зато тем внушительнее проступали деревья, кусты, дома, разные предметы: бархатные тени и то сливающиеся, то опять расходящиеся неясные силуэты. У меня не было чувства, что я иду. Ноги двигались машинально, я как будто плыл через теплый мрак. В «белой» части города — полное безлюдье. Только собака лает привычно и однотонно, и лай ее звучит, как нескончаемое причитание…

Темень такая, что ничего не различить, но все равно я остро воспринимаю незримую массу манговых деревьев. Риск наступить на какую-нибудь змею заставляет меня быть настороже и трезво мыслить.

У переезда, сгорбившись, сидел около прогоревшего костра дежурный. Тихо тлели головешки. На земле, закутанный в одеяло, лежал второй. Они негромко переговаривались. На равнине — строй деревьев, словно могучие окаменевшие привидения. Неизменные манго. Белесая лунная дорожка пропадала в непроницаемом мраке «черных» кварталов.

Крыши лачуг, открытые дворики, пятна лунного света. Молчаливые люди вокруг костра, лишь иногда кто-нибудь обронит слово-другое. Встали, потягиваются, зевают. Один за другим уходят в дом. Собаки спят на золе, поближе к углям. Скулят во сне. Кто-то проходит мимо, но я не вижу его (или ее), вижу только рваный полет светлячков. Иду по дороге, обсаженной эвкалиптами, мимо безмолвных домов, безжизненных домов. Что-то холодное и влажное касается моей ноги. Вздрагиваю… Фу ты, это всего-навсего бродячий пес вздумал меня обнюхать.

У входа в лавку сидит старик торговец в светлом кафтане. Через открытую дверь видны бутылки и рулоны материи на полках, желтое сияние свечей и трепещущие тени. За прилавком, положив голову на руки, спит девушка. Улицу пересекают темные силуэты, у одного в руке качается керосиновый фонарь. Длинный подол туго облегает ноги, кожа отливает красным.

Базарную площадь окружают бары. Несколько динамиков горланят одновременно, будто распахнутые настежь звуковые шлюзы. Португальские фадо, ча-ча-ча, песни на лингала — помеси французского с конголезскими диалектами[3]. Пустующие ночью рыночные прилавки и ящики сдвинуты в кучи. Кругом порхают девушки в коротких юбочках.

— Бон нюи, мосье. Прогуляемся?

В усталой профессиональной улыбке проститутки нет ни горечи, ни презрения. Наверно, она содержит большую семью в какой-нибудь далекой деревушке. Через год-два отправится домой со своими сбережениями и выгодно выйдет замуж.

Из выхода на танцевальную площадку, забор которой облеплен любопытными, льется поток зеленого света. На столах лужицы пива, кто-то с лязгом тащит железный стул по цементному полу. Крышей служит небо, луна будто белый плафон. Танцующие пары с бесстрастными лицами лениво волочат ноги на европейский лад. Напудренные щеки девушки словно пятна муки на черной коже, на губах синяя помада. Она тонет в объятиях своего партнера, сутулого дылды с замутненными вином глазами; на нем желтые брюки и матерчатые башмаки на резине. Звучат саксофоны и гитары. Черные лица музыкантов под широкими полями сомбреро суровы и непроницаемы.