Корабельная слободка - страница 12

Уже смеркалось, когда греки вышли на палубу и по веревочной лестнице полезли с кормы вниз, в свою четырехвесельную шлюпку. Черноусый кивнул оттуда всем головой и крикнул вверх лейтенанту Лукашевичу, стоявшему на корме у борта:

— Ехваристо[11], капитане, спасибо!

И шлюпка понеслась к шаланде — на желтый огонек, мерцавший вдали. А скоро и огонек пропал и самих греков как не бывало.

Ночь, ненастная, осенняя, словно черным, непроницаемым пологом окутала русскую эскадру. Тьма была — зги не видать. Вверху — черные тучи, внизу — темная морская пучина. Как далекие звездочки, мерцали на кораблях огни; заунывен был бой отбиваемых в колокол часов; и дождевые капли шлепали всю ночь по кровелькам палубных надстроек, по парусиновым плащам матросов и по уложенным в большие круги пеньковым канатам. Все намокло, разбухло, раскисло. И медленно, с трудом пробивался чахлый рассвет сквозь свинцовые облака. Когда совсем рассвело и наконец поредел туман, на адмиральском корабле был поднят сигнал: «Приготовиться к бою и идти на Синопский рейд[12]».

Было сыро, но дождь перестал. Штурманский прапорщик Сенечка Высота успел выспаться после ночной вахты, и его потянуло из душной каюты на свежий воздух. Недолго думая Сенечка натянул пальто и, выбравшись на верхнюю палубу, устроился у штурманской рубки на уложенных в круг канатах.

Сенечке едва минуло восемнадцать лет. Хотя он и теребил иногда свою верхнюю губу, но никаких признаков растительности на лице у него не было. Присев на канаты, Сенечка сразу сунул себе в рот леденец. И, зажмурив глаза, весь отдался ни с чем не сравнимому восторгу полета над морской пучиной: чуть вверх, чуть вниз; то выше, то ниже; и все вперед и вперед. Налетавшись вдоволь, Сенечка открыл глаза и, достав из кармана пальто небольшую книжечку в потертом кожаном переплете, стал ее листать.

Читать про себя Сенечка еще не привык. Что бы ни пришлось, он читал вслух. И как только он показывался где-нибудь с книгой, картой либо тетрадью, его сразу обступали несколько человек матросов.

— «Черное море, — стал читать Сенечка из потрепанной книжечки своей, — имеет наибольшую длину шестьсот десять миль».

Кто с голиком в руках, кто со шваброй, но матросы уже стояли подле, словно окаменев на месте, стараясь не пропустить ни слова из того, что вычитывал тут прапорщик Высота.

— «Скрытых опасностей на всем пространстве моря нет, исключая лежащих весьма близко к берегам».

В это время мимо рубки проходил боцман Лагутин, большой волосатый человек с носом пуговкой. Увидев штурманского прапорщика за книгой, боцман остановился и из приличия вздохнул.

— «С запада в Черное море, — читал Сенечка, — впадают реки Дунай и Днестр, из коих первая есть одна из величайших в Европе».

— Из величайших в Европе! — повторил многозначительно боцман. — Дунай-река.

Сенечка поднял голову и взглянул на матросов своими голубыми, словно эмалевыми, глазами. А матросы не сводили глаз с Сенечки, готовые, видимо, слушать хоть до вечера. И Сенечка стал снова читать:

— «При норд-осте, дующем зимой на Черном море довольно долго, по горизонту стоит густая мгла, совершенно закрывающая берег в самом близком расстоянии; и это случается при ясном небе».

— Ветрище, да… норд-ост, — счел нужным заметить боцман. — И мгла по берегу. Что верно, то верно.

Но Сенечка продолжал, не останавливаясь:

— «От мыса Ероса, что за Трапезундом, до Синопского полуострова считается сто девяносто пять миль. А маяка при Синопе нет вовсе».

Боцман хотел было и тут вставить слово, но будто молния сверкнула у него пред глазами. На капитанском мостике стояли рядом…. стоял Нахимов, и стоял Барановский. А боцман и не заметил, как поднялись они на мостик.

— По местам! — рявкнул боцман. — Палубу драить[13].

Палуба была и без того надраена до блеска. Но матросы вмиг оторвались от Сенечки и рассыпались по уже надраенной палубе. Сенечка посмотрел им вслед, потом вскинул свои голубые глаза кверху, туда, где на кораблях празднично развевались на мачтах белые с синими накрест полосами флаги — русские флаги.

Двумя колоннами при попутном ветре шли теперь на всех парусах корабли Нахимова на юг, к Синопу, всё дальше от крымских берегов, всё ближе к шести береговым батареям турецкой крепости, прямо под пушки турецких фрегатов. Нахимов приник к подзорной трубе, стараясь разглядеть в бескрайном пространстве что-то очень нужное именно теперь.