Коридор между заборами (попытка пересечь чёрную полосу, идя вдоль неё) - страница 10

Выходя на улицу после фильма, Воронков был не просто разочарован, а откровенно зол — фильм оказался настолько «экологически чистым», что за время, потраченное на его просмотр, стоило бы приплачивать зрителям, а не брать за билеты с них. Против очередного киборга-психопата, захватившего ядерную ракету, на этот раз выступал случайно оказавшийся в гостях у дяди Сэма кагэбэшник по имени Пётр Сидорофф, и на протяжении всех полутора часов этот Сидорофф безграмотно стрелял в психопата из безграмотных муляжей «автоматов будущего» — когда первый из них появился на экране, Воронков не выдержал и расхохотался на весь зал, вызвав испуганное движение на заднем ряду, где обосновались влюблённые.

Кроме этого, ничего интересного в фильме не было. Герой скучно бил террористу морду, засовывал врага в высоковольтные шкафы, сбрасывал его в чаны с кипящей кислотой и довершил победу сил добра, зажав голову злодея в патрон токарно-револьверного станка и включив мотор. Ракета, само собой, всё это время зловеще тикала, и лишь когда на приляпанном сбоку (чтобы зритель видел) крупном табло появились заветные цифры 00.00.01, Пётр Сидорофф выдернул проводок, хотя до того тысячу и один раз было повторено про хитроумную защиту взрывателя. А может быть, и пускателя — Сашка так и не понял, да и не хотел понимать.

С досадой вспоминая безвозвратно пропавшие время и деньги, Воронков ощущал себя примерно так же, как если бы его любезно накормили мылом с запахом шоколада, вынутым из красивой обёртки, на которой коварно обещался ещё и вкус. Тьфу! — и он действительно сплюнул на обочину. Вспомнился где-то слышанный стишок:

Когда прокат нам фильм плохой сбывает, Я до конца его смотрю любезно. Неинтересных фильмов не бывает. Ведь глупость тоже очень интересна![1]

Вот только последнее время «когда» постепенно превращается во «всегда». Так что запасы любезности здорово поистощились!

Налетевший порыв ветра бросил в лицо висящую в воздухе водяную пыль — подобие дождя продолжало методично пропитывать мокротой окружающий мир. Но идти домой Сашке всё равно не хотелось. Он поднял воротник, засунул руки поглубже в карманы, и ноги сами понесли его куда-то в сторону центра. Минут сорок он бесцельно шагал, по наитию сворачивая на перекрёстках и лениво поглядывая по сторонам.

Такие вот «спонтанные» прогулки Воронков давно уже открыл для себя, как неплохой способ восстановления душевного равновесия. Козя называл это мышечной медитацией — ну так ему лучше знать. Серёга сменил с десяток секций и групп мордобойно-зубодробительной направленности и, само собой, в каждой находился доморощенный гуру, направляющий духовное развитие учеников по очередному «пути истинному». Из этих наставлений Козя вынес богатые познания в дзен-хрен-терминологии, но в то же время укрепился в уверенности, что всё это ерунда, а главное вовремя рукой-ногой махнуть. Ну и попасть, естественно! Чему и учил теперь крепкомордую молодь, не забивая им мозги возвышенной туфтой, «таки имея с этого маленькую копейку денег». (Рыжий уверял, что так сказали бы в Одессе.)

Сашка некоторое время ходил к Серёге «в гости», помахаться в охотку, но года два назад через случайного знакомого прилепился к другой группе, одной из малораспространённых пластичных школ ушу. Занятия вёл невысокий мужичок, который, несмотря на всю свою невзрачность, бегал по стене как муха, прыгал как кенгуру и с завязанными глазами шутя уворачивался от трёх самодельных мечей в руках у не самых бестолковых ребят.

В отличие от Козиных «гуру», этот мужичок никогда и никого не заставлял сидеть в позе вянущего лотоса или рожающей обезьяны. Однако ясно ощущаемый в нём самом «второй план» заставлял Воронкова с куда большим уважением относиться к «совершенствованию духа», нежели любые нравоучения.

Конечно же, невзрачный мужичонка всё же что-то такое исподволь передавал своим ученикам, но всякого рода «инкарнациями» и «трансцендентальностями» свою речь не засорял. А когда Воронков спросил насчёт «мышечной медитации», то услышал в ответ спокойное:

— Тебе обязательно нужно, чтобы всё на свете называлось каким-то словом? Если да, то называй — но пусть это будут твои слова. Разве ты должен спрашивать разрешения у меня?