Королевский путь - страница 39

В апартаменты Марии вошел кардинал с просьбой о разговоре наедине.

— Моя дорогая племянница, — произнес он, — ты бледненькая сегодня. Может, что-нибудь стряслось?

— Мне нездоровилось вчера, дядя.

Кардинал не смог скрыть разочарования:

— А я надеялся, что могла быть другая причина.

— Какая причина? — спросила Мария.

— Самое время, чтобы уже зачать ребенка.

Она вспыхнула, а кардинал с участием произнес:

— Дитя мое, я уверен, ты выполняешь свою обязанность.

— О… да.

— Это важно, чтобы у тебя был ребенок. Франциск ведь знает об этом? И ты знаешь?

— Да, мы знаем.

— Я надеялся, дофин достаточно возмужал. Моя бедная Мария, я просил бы Бога…

Мария ждала продолжения фразы, но он лишь глубоко вздохнул.

Он продолжил после паузы:

— Однажды ты осознаешь, сколь сильно я люблю тебя. Должен быть ребенок, Мария, обязательно должен быть ребенок. Если бы Франциск умер, не оставив детей, ты знаешь, что бы было с тобой?

— Нет, мне не известно.

— Дорогая моя, постарайся не забыть о своей обязанности. Это дело касается не только тебя, но всего нашего дома. Вся семья надеется на тебя. О моя Мария, я понимаю, то, что должно нести удовольствие, приносит тебе боль. Я читаю твои мысли, и ты ничего не можешь утаить от меня. Я вижу все в твоих глазах: робкое обращение… неумелый любовник. Ты могла бы радоваться с кем-то, достойным тебя. Ты могла бы наслаждаться своей молодостью, я вижу Женщину в этих нежных глазах. Каким счастьем было бы для кого-то стать твоим любовником. Но, Мария, должен быть ребенок, как угодно, но должен быть.

Марию трясло. Она была в ужасе от смысла, угадывающегося в его словах и от осознания, что мир вокруг совсем не такой, каким казался на первый взгляд.

Генрих де Монморанси танцевал с нею в величественной паванне.

Он пожаловался:

— Моя возможность говорить с вами столь мала.

Она подумала, что он хорош собой и полон изящества. Теперь она понимала, что означали его жгучие взгляды. Она испугалась, что не придала этому значения раньше. Ей было ясно, Генриха де Монморанси не остановило то, что она — жена дофина.

— Я должен выговориться, — сказал он. — Я люблю вас по-прежнему.

Он был дерзок; он происходил из дерзкой семьи.

— Будьте осторожны, монсеньер де Монморанси, — сказала она. — За вами сейчас наблюдает множество ваших врагов.

— Милая леди, это вам необходимо быть осторожной, у вас врагов больше, чем я когда-либо мог иметь.

— Врагов?.. У меня?!

— При Дворе Франции вас многие любят. Я имею в виду вас как женщину. Но некоторые глубоко ненавидят как жену дофина Франции.

— Мне неизвестны такие люди.

— Королева Англии ненавидит вас. Она никогда не простит вас. У меня есть кое-какие новости из Англии.

— Что плохого я ей сделала?

— То, что вас заставили сделать. Вы усомнились в ее правах. Вы уверены в ее безродности и называете себя королевой Англии. Другие тоже вели себя так, но вы та, кому такое не прощается.

Мария вскинула голову.

— Она далеко отсюда и не может причинить мне вреда. Ах, монсеньер де Монморанси, какое мне дело до женщины, называющей себя королевой Англии? Я умоляю вас, поговорим о чем-нибудь еще.

— Ваше желание — для меня приказ. Я скажу вам, что с каждым днем вы становитесь все прекраснее и когда я вижу вас, то любовь к вам полностью охватывает меня.

— Я вовсе не имела в виду, что вы смените тему на подобную этой, — сказала Мария так, словно и не думала запрещать. Какой вред мог быть в таких славных комплиментах этого милого молодого человека?

В течение последующих недель Мария отказалась от неприятных мыслей. Было так восхитительно быть женой дофина и ощущать свое возросшее могущество. Она избавилась от мадам де Паруа, а Екатерина даже не попыталась вернуть ее. Екатерина теперь обращалась к ней с величайшим уважением, осознавая ее положение в обществе, но Мария не питала от этого к ней большей симпатии.

У Марии был теперь собственный Двор — она и Франциск были в кругу своих друзей подобно королеве и королю. Она и Франциск редко оставляли друг друга — он зависел от нее более, чем когда-либо. Кардинал и граф де Гиз часто бывали с ними. Ее дяди попросили о разрешении бывать в их обществе, ведь Франциск приходился им племянником, как они объяснили. Франциск боготворил графа, но не мог пересилить ужас перед кардиналом.