«Короли» снимают табель - страница 13
Окно открыто настежь, и полевые цветы щедро напоили своим ароматом наше скромное жилище. Малыш спит, причмокивая соску. Света старательно примеряет, как половчее перекроить свой байковый халат на распашонки. Видимо, делает она это впервые, и поэтому моя консультация приходится кстати.
— А знаешь, сегодня приходил ко мне комендант, — она берет ножницы и решительно отрезает полу. — Насчет мальчонки все беспокоится. Что я с ним делать собираюсь, удочку закидывает. «Конечно, — говорит, — дело твое, захочешь, можешь везти Вовку в город. И, как тех троих, в Дом малютки сдать. Там, конечно, примут, не откажутся. А захочешь, найдутся и здесь хорошие люди, твоего сынка, как родного, любить будут. Только до каких же ты пор, Светлана Сергеевна, как кукушка своих птенцов кидать будешь?» Так и сказал, как кукушка. — Света откладывает ножницы. — И знаешь, меня даже за сердце взяло — представила себе, как моего сына чужая женщина к груди приложит, как за ручку поведет, как он ей, а не мне первый раз «мама» скажет. Чуть не разревелась даже. А тут мне комендант и говорит: «Между прочим, в яслях есть одно свободное место. Мы перед совхозным начальством походатайствовать можем, чтоб оно именно тебе предоставлено было. А на воскресенье ты своего Вовку домой забирать будешь. Так и не заметишь, как он из пеленок вырастет…»
Света принимается сметывать распашонку.
— Знаешь, — она делает крупные неумелые стежки, — я ведь тех своих детей и не любила вовсе. А к этому вот привязалась. Может, и вправду оставлю.
Она откладывает шитье и подходит к корзинке, в которой безмятежно посапывает Вовка, не ведая, что, возможно, сейчас решается вся его дальнейшая судьба.
Воробьева с самого утра, даже не взявшись за сапку, залегла в посадках, как здесь называют недавно посаженный молодой лесок. Ей опять «невмоготу». Марго, осунувшаяся, бледная, вяло ковыряется в земле. Гулидовой на работе нет, она тоже отправилась в Старый Париж, продала там привезенную матерью кофточку и напилась. Вот что наделала сердобольная родительница!
Понедельник, будь он неладен, всегда считался тяжелым днем. Сегодня, наверное, нормы не вытянуть. Тетя Маруся представляет себе лицо директора и как он торжествующе выговаривает Каляде: «Я же вам говорил, что работать они будут только за колючей проволокой», — и начинает бегать по полю, подгоняя отстающих.
Когда, отужинав, мы в сумерки возвращаемся из столовой, вдруг откуда-то из-под плетня выскакивает парень в широченных плисовых штанах и красной рубахе навыпуск.
— Фу ты, чертяка непутный! Напугал как! — негодует тетя Маруся. — И чего тебя только в нашем Париже носит?!
— Да не кричи ты, ради бога, тетя Маруся, — жалобно уговаривает разошедшуюся звеньевую парень в плисовых штанах. — Ты мне только скажи: вернулась моя Фатима или нет? И я исчезну, как утренний туман. Но только скажи, не томи сердце.
— Эх ты, горе луковое! — укоризненно качает головой звеньевая. — Сперва натворил бед невпроворот, а теперь ему, вишь ты, опять Фатима понадобилась. Да не вернулась она еще. Недели не прошло, как справлялся, опять тут как тут. — Но, видя огорченное лицо, прибавляет более мягким тоном: — Вроде как через месяц ей срок должон выйти.
Парень исчезает так же внезапно, как и появился.
— Это еще кто такой? — спрашиваю я.
— Да Фатимкин Володька, — поясняет звеньевая. — Была тут у нас одна цыганка, Фатимой звали. Да такая история получилась, и угодила девка в тюрьму.
«Фатима? Цыганка? Стоп, — говорю я про себя. — Да ведь я же ее знаю!» Когда я в Управлении общественного порядка знакомилась с делами своих будущих товарок, меня особенно заинтересовала история цыганки Калбаш. Естественно, что в официальных документах она была пересказана весьма скупо. Но оказалось, что эта самая Калбаш находилась неподалеку — в городской трудовой колонии, где отбывала наказание за совершенный на поселении проступок. И я, обрадовавшись, что смогу незамедлительно познакомиться с таким колоритным персонажем, отправилась тогда к ней.
Никогда до этого мне не приходилось бывать в трудовых колониях, и я, по правде говоря, просто растерялась, когда, миновав караульную будку и часовых, узнала, что заключенная Калбаш сейчас занята — выступает на смотре художественной самодеятельности.