«Короли» снимают табель - страница 25

стр.

Между тем Анечка уже проворно собирает книги, увязывает их в стопку.

— Ну, пока! — кричит она весело.

И след ее простыл.

День восемнадцатый. И ТРЕТИЙ ПО СЧЕТУ ЧЕТВЕРГ

Сегодня Лычкина не выдержала — подошла к тете Марусе и уже без обычной своей наглой манеры попросила:

— Теть Марусь, а теть Марусь, да прекрати ты, за ради бога, эту молчанку. Ну, проучили маленько Нинку Лычкину. Ну, поняла Нинка Лычкина, что к чему. Слово даю — не подойду я к той Чувакиной на километр.

— Я что? Как народ решит, — нехотя цедит сквозь зубы звеньевая. — Только имей в виду — ручку можешь не целовать, а прощенья просить придется. От этого тебе не отвертеться. Иначе я зря и людей-то тревожить не стану.

Нинка уныло кивает головой в знак согласия.

И вот после работы, прямо на поле, собираемся мы всем скопом; и задира Лычкина, смущаясь и запинаясь, дает слово никогда больше не затевать никаких ссор и тем более драк.

При этом для верности трясет рукой. И мы видим, что от затейливой татуировки сохранилась только первая фраза: «Боже, избавь меня от врагов», а вторая, насчет друзей, — густо замазана чернилами.

Теперь, пожалуй, и не установишь, кому первому пришло в голову применить бойкот к Лычкиной. Но одно очевидно — мера эта была принята без подсказки коменданта. И это уже само по себе хорошо.

…Вечером не сидится в комнате. Хочется побродить по селу. Время — одиннадцатый час — достаточно поздно для людей, которые встают чуть свет. Редко где блестит огонек. Только из полуоткрытых окон клуба тянутся светлые полоски. Подхожу ближе. И слышу вроде знакомый голос: «Ребята, как хотите — выручайте!»

Ба! Да это же наш комендант! Интересно, кого и в чем он просит помочь.

Приподымаюсь на цыпочки и заглядываю в окно. Теперь мне видна вся комната и те, кто в ней находится. За столом сидят светловолосый паренек Петр Богатько — тот самый секретарь комитета комсомола, который тогда репетировал с Марго. Рядом с ним дымит папиросой тракторист Сашко. Тут же Анечка и высокий худой Костя — руководитель кружка художественной самодеятельности. Что за чрезвычайное событие обсуждается здесь чуть не за полночь в разгар полевых работ?

— Вы поймите, ребята, — говорит Каляда, — Лиза — дивчина неплохая. И если мы ей отметим день рождения — это будет большим событием не только для нее. Ну, вроде бы день рождения нового человека, понимаете?

— Да кто против этого возражает, Коля, — Сашко устало трет лоб. — Конечно, отметим твоей Лизавете — на всю жизнь память останется.

— Поздравим честь по чести, — поддерживает его Анечка, — цветов нарвем, подарок купим.

— Можно и стих сказать коллективно, — оживляется Костя.

— Добре, добре, — обрадовался Каляда. — Но только у меня и другая задумка есть. Вы же знаете нашего директора. Он к поселенцам неправильно относится. За людей их не считает. Сами понимаете, как это мешает их перевоспитанию. Мало того, что начальство в сторонке стоит, еще спасибо надо говорить, когда оно палки в колеса не ставит. Конечно, если мы Елизавету поздравим — это будет тоже хорошо. Но представьте себе, что ее сам директор поздравит!

Каляда окидывает взглядом присутствующих. Всех по очереди. И ни на одном лице не видит поддержки.

— Ишь, чего захотел! — машет рукой Сашко. — Хорошо-то оно хорошо, кто будет отрицать. Но чтоб наш Деревяшко поселенку поздравлением удостоил — факт не из его биографии.

— Сам знаешь нашего директора, — вздыхает Петр Богатько, — его, кроме как рыбной ловлей, ничем не прошибешь.

Каляда огорченно опускает голову. Все тянутся к лежащей посредине стола пачке папирос. Воцаряется молчание.

— Есть крючок! — закричал вдруг Костя таким радостным голосом, каким, наверно, кричал матрос с корабля Колумба, обнаружив землю. — Клюнет наш директор на эту приманку! Еще как клюнет!

— Я лично очень даже сомневаюсь, — Сашко бросает окурок в пепельницу, — чтоб нашлась такая блесна.

— А ты заранее у Кости энтузиазм не охлаждай, — обрывает его Петр. — Ну, говори, Константин, в чем дело, а то время позднее…

— А что, если… — пять голов сближаются над столом, и Костя что-то жарко шепчет им. — Понятно? — говорит он уже громким повеселевшим голосом. — В общем самого я беру на себя…