«Короли» снимают табель - страница 37

Жора подошел к висевшему на стене плакату. Вырезал бритвой две буквы. С кривой усмешкой прочитал вслух: «Кто не работает — ест». После чего накрыл тумбочку вафельным полотенцем и вынул из чемоданчика затейливую вилку-трезубец.

— А вилочка-то вроде меченая, — заметил Хоменко, рассмотрев четкую гравировку «Отель „Одесса“».

— Взял для коллекции. Я, видите ли, папаша, страстный коллекционер, — колдуя над посылкой, небрежно пояснил Жора.

— А ты, отрок, видать, не одни вилки собираешь? Полотенчико что, тоже для коллекции? — продолжал интересоваться въедливый служитель культа. — На полотенчике-то вон тоже буковки отпечатаны: «Южная железная дорога».

— Я вижу, папуля, вы опять занялись своей любимой религиозной пропагандой и мечтаете научить меня заповеди «Не укради». Прошу вас, не тратьте понапрасну свое красноречие и не портите мне аппетита.

Жадно жуя маслины и запивая их коньяком, Жора сперва с подъемом запел было свою коронную песенку: «Кушай сало, пей вино…», но потом зачертыхался — кушать-то было нечего: ни хлеба, ни колбасы в посылке не оказалось.

— Не голова, а сплошной перманент, — плевался он, — нет чтобы положить несчастному голодающему пару французских булок и кусок голландского сыра.

— Шел бы ты работать, Дойнас, — не раз уговаривал бездельника комендант. — В твоих же собственных интересах.

— Взялся бы ты, дурья башка, за ум, — от души советовал Жоре «мистер в телогрейке» — бывший алкоголик слесарь Севастьянкин.

— Прозри, отрок, — усовещивал Жору бывший пономарь, который выполнял ныне по две нормы на садовых работах.

Однако Жора, заметно спавший с лица, то и дело подтягивающий брюки, оставался непреклонен: он, Жора, до работы не унизится, не замарает свои руки навозом.

Но, наконец, на безоблачном Жорином небе сгустились тучи. И над его беспечной головой собралась разразиться гроза.

Однажды утром, когда он по обыкновению в полном одиночестве тренькал на гитаре, в комнату вошел комендант.

— Пошли, с тобой директор поговорить хочет.

— О, понимаю, — Жора с готовностью вскочил. — Мне хотят преподать правила хорошего поведения для молодых людей, не так ли? Наконец-то сбылась моя хрупкая мечта, и я удостоюсь чести предстать перед самим Большаком, — Жора церемонно раскланялся.

— Перестань паясничать, Дойнас, — обрезал его комендант. — Лучше причеши свои вихры — ишь, торчат, как у попа.

— Надеюсь, наш разговор будет происходить тет-а-тет, что в буквальном переводе означает «голова к голове»? — осведомился Жора, когда они подошли к двери директорского кабинета.

— Да, директор хотел поговорить с тобой с глазу на глаз, — комендант открыл дверь и снова закрыл ее за Жорой.

По подсчетам коменданта Ливанского, Жора пробыл в кабинете часа полтора, не меньше. О чем они говорили? Может, рассказывал Большак, как в детстве был беспризорником, как три раза бегал из детдома, а потом угодил в колонию и наверняка убежал бы и оттуда, если бы не был там воспитателем Иван Викторович. И вот ему-то и суждено было сыграть решающую роль в жизни оборванного, вшивого и в свои двенадцать лет глубоко разочарованного и обозленного мальчишки.

Впрочем, о чем именно рассказывал тогда Жоре Большак, так и осталось неизвестным. Весьма возможно, что он рассказывал вовсе не о детстве, а о юности. О том, как комсомольцем в составе продотряда отбирал хлеб у кулаков. Может быть, и не об этом, а о том, как воевал на фронте. Или как закладывали в степи этот самый совхоз. И хотя, о чем шел разговор между директором и отпетым тунеядцем Жорой, так никто и не узнал, но только факт остается фактом — вышел Жора из кабинета не своей обычной танцующей походочкой и в голосе его не слышалось никакой бравады, когда он сказал поджидавшему его коменданту:

— Знаете, верблюда раз спросили: «Почему у тебя шея кривая?» А он отвечает: «А что у меня прямое?» Вот так и со мной, комендант…

Весь остаток дня Жора был непривычно задумчив и даже грустен.

Когда товарищи по комнате вернулись с работы, Жора лежал, отвернувшись к стене, всем своим видом показывая, что не имеет никакого желания поддерживать разговор.

На следующее утро он впервые встал вместе со всеми. Комендант обрадовался. «Проняло-таки парня. Хоть на затравку хватит, а там всем, как говорится, миром навалиться можно будет». Однако Дойнас и не собирался брать наряд.