«Короли» снимают табель - страница 38

— У меня есть дельце поважнее, — многозначительно сообщил он коменданту и зашагал к конторе.

Выждав, когда в кабинете директора никого не было, Жора вошел. Большак поднял голову. Оживился.

— Ну так что ты, парень, надумал, выкладывай.

— А вот что, Лев Давыдович, — слова застревали в Жорином горле, и язык с трудом ворочался, как будто прилипал к гортани. — Я сегодня, если хотите знать, ночь не спал. Но нет, не думайте, культурная революция во мне не совершилась. Просто лично вы мне симпатичны. И поэтому я хочу предупредить, чтобы вы на меня не надеялись.

Большак не успел ничего ответить — в кабинет вошло сразу пятеро, и у каждого из них было неотложное дело к директору. Воспользовавшись этим, Жора тотчас выскользнул за дверь…

Жора по-прежнему бил баклуши.

…— Что же с ним делать? — советуется с капитаном озабоченный комендант.

Капитан раздумывает.

— Видимо, одними уговорами и разговорами с таким типом не обойдешься, — говорит Бойченко и встает. — Пойдем-ка к нему…

При нашем появлении Жора вскакивает с кровати.

— Жора был и остается галантным кавалером, — и он, паясничая, отвешивает в мою сторону церемонный поклон и развязно капитану: — Привет начальству. А с вами, гражданин комендант, если мне память не изменяет, я уже имел несчастье беседовать на зорьке вопреки моей настоятельной просьбе, которую так красиво выразил один неизвестный мне поэт: «На заре ты меня не буди». Звучит, не правда ли?

Комендант хмурится.

— И так вот каждый раз.

— Скажите, Дойнас, есть ли хоть какая-нибудь работа, которая могла бы вам прийтись по вкусу? — Капитан смотрит на Жору в упор.

— Ей-богу, вы меня смешите, гражданин начальник, — Жора развязно потягивается. — «Смотри в корень», как сказал Козьма Прутков. Так вот, когда я однажды последовал его совету, то обнаружил, что в корне слова «труд» лежит слово «трудно». С тех самых пор, откровенно говоря, я понял, что это не для меня. Я, видите ли, предпочитаю легкую жизнь. Пища — дело другое, пища пусть будет тяжелой. Прошу прощенья, но у меня еще не кончились часы мертвого сна, — и он демонстративно ныряет под одеяло.

— Ну вот что, Дойнас, — голос капитана звучит строго. — Видимо, хорошие советы действуют на тебя, как горох об стену. Ты, наверно, думаешь, что и здесь можно безнаказанно лодыря гонять. Но ты ошибся. Три месяца мы все ждали, пока ты за ум возьмешься. А больше ждать не намерены. В субботу обсудим тебя на общем собрании.

— А что мне может сделать этот ваш парламент? — Жора криво усмехается.

— Увидишь. Во всяком случае, или ты будешь работать, или…

— Или что? — осведомился Жора, но видно было, фасон с него малость слетел.

— А там увидишь, — оборвал его комендант. — И помни, тебя предупредили…

…На следующий день Дойнас исчез. Хватились — ни гитары, ни ее владельца. Исчез в неизвестном направлении, «накинув плащ, с гитарой под полою».

Впрочем, милиции вскоре стало известно это направление.

— А после побега он опять будет жить в Отрадном? — интересуюсь я.

— Нет, — качает головой капитан. — Сначала Дойнаса будут судить за побег. Потом его направят в лагерь. Заметьте, в лагерь, а не на поселение. Придется применить к нему более крутые меры. Ведь Жора не просто тунеядец, он, так сказать, тунеядец-рецидивист. Лагерь с его строгим режимом, работа под охраной часового — это, вероятно, единственный способ воздействия на злостных тунеядцев такого рода….

Однажды, сидя у коменданта, я задала ему вопрос, который давно вертелся у меня на языке:

— А каким этот Жора был раньше?

Комендант вместо ответа подошел к письменному столу и, порывшись в одном из ящиков, достал трепаную тетрадку в клеенчатом переплете.

— Вот это вам, пожалуй, многое объяснит, — сказал он. — Тетрадку «великолепный» Жора, видимо, впопыхах забыл в тумбочке.

Листаю страницу за страницей, с каждой из которых так и торчат ослиные уши трутня и циника. Впрочем, чтобы не быть голословной, я приведу эти небрежно сделанные карандашом записи.

«Январь 1963 года. Всю неделю праздновали новый год. Блеск! С этого завода, конечно, тоже потурили за прогульчик, но я чихать хотел. Когда Ньютона стукнуло по голове яблоком, он открыл закон всемирного тяготения. Сейчас, когда меня „стукнули“ на заводе, мой чердак тоже осенила гениальная идея. А на что она мне вообще сдалась, эта принудиловка?