«Короли» снимают табель - страница 40

Взяв на себя вышеуказанные обязательства, вызываем на соревнование всех поселенцев области!»

Вот это да! Комендант Ливанский краешком глаза наблюдает за мной, но помалкивает. Однако по всему видно — доволен, очень доволен. А ведь он сам признавался мне, что чуть было не смалодушничал: как увидел поначалу, что тунеядцы по койкам валяются, решил просить о переводе: «Разве с такими справишься?»

А теперь я сама убедилась — поселенцы лежат на койках только тогда, когда всем людям положено спать, чтобы поутру встать отдохнувшими и начать новый трудовой день.

— Но как удалось всего этого добиться? — Я задаю этот вопрос уже не только коменданту, но и директору Большаку и парторгу Ярову, когда мы поздним вечером сидим в директорском кабинете.

У директора на двери не висит табличка с расписанием приемных дней и часов. Сюда заходят запросто. До и после работы. Все знают — Большака застанешь и за полночь. Дверь маленького кабинета всегда распахнута настежь. Здесь с трудом вмещаются стол и несколько стульев, но просто удивительно, сколько сюда народу набивается. Набивается потому, что нужд и забот — хоть отбавляй. А тут еще прислали тунеядцев.

— Конечно, народ трудный, — признается Большак. — Вот, к примеру, тот же Жирков. Никак его к рукам не приберем. И ничего удивительного — ведь мы сталкиваемся с многолетней привычкой к безделью, страшной привычкой. Сколько лет этот Жирков первым бездельником слыл! Само собой, что так сразу его не перелицуешь. Тут срок понадобится и усилия немалые. Со временем, будем надеяться, мы из него человека сделаем. Как сделаем? А вот как, — директор принимается пространно объяснять, что прибывших не сажают в стеклянную колбу. Поселенцам дают одинаковую с вольнонаемными работу. Поселяют жить бок о бок с совхозными рабочими. Именно таким образом поселенцы волей-неволей оказываются втянутыми в общий темп совхозной жизни. Стоит кому-нибудь не выйти на работу, уж его так застыдят — только держись. Ну, а к особо упорным бездельникам применяются и другие меры: общественное воздействие — собрание, а иногда и суд. Впрочем, это мера самая крайняя.

— Но позвольте, — возражаю я, — ведь и раньше все эти лодыри тоже жили не на пустом месте!

— Да, конечно, — соглашается директор. — Но в городе труднее уследить за каждым. А здесь, в селе, весь человек как стеклышко просматривается. Да, кстати, — замечает директор, — надо поговорить с Чубрицкой, что-то там у них опять не ладится.

Парторг Яров удивленно вскидывает брови — Чубрицкая одна из лучших доярок, надои у нее отличные, он сам только вчера был на ферме. Но парторг — новичок в совхозе, он еще не знает многого.

— Схожу к ней вечерком домой, — говорит комендант.

Он с полуслова понял — не о надоях беспокоится директор. С тех пор как вышла их Ольга замуж за этого поселенца Чубрицкого, сама не своя стала женщина. Да оно и понятно — живет как на вулкане. Пока Чубрицкий не пьет — все идет как нельзя лучше. И работник он толковый и хозяин рачительный. Но стоит выпить — и пиши пропало: забуянит, в драку полезет, рубашку последнюю спустит.

Я слушаю, как разговаривают между собой Большак и Ливанский. Не это ли «чувство локтя» и помогает им легче справиться с трудностями, как бы велики они порой ни были? Мне вспоминается парижский комендант Каляда. И он, конечно, добивается больших успехов, но ему приходится «воевать» не только с трудновоспитуемыми подопечными, но и «грудью отражать» непрерывные атаки директора. Парижский директор всегда норовил противопоставить поселенцев совхозным рабочим; отрадненский же директор стремится приобщить поселенцев к общим интересам, к общему делу и тем самым уравнять их с совхозниками.

Конечно, прав Большак, если человека уверить, что он не может ходить, он начнет ползать. А если уверить, что он может летать, он почувствует себя окрыленным.

…В кабинет входят два паренька, оба худощавые, смуглые, черноволосые.

— Товарищ директор, — говорит тот, что повыше ростом, — как насчет моего отпуска?

— Все в порядке, Дариоглу, можешь с первого числа оформлять.

Второй парнишка, тот, что поменьше ростом, нерешительно комкает в руках кепку, порывается что-то сказать, но, видимо, никак не решается.