«Короли» снимают табель - страница 6
— И какого черта, — вдруг слышу я, — ты из себя вылазишь?!
Я разгибаюсь: оказывается, у меня есть «конкурентка»: на земле разлеглась ширококостая женщина с одутловатым лицом.
— А ты, новенькая, ложись позагорай! — советует мне она. — И учти: от работы даже лошади дохнут.
— А как же норма?
— Что норма? Был бы выход на поле. Раз выход есть, ко мне не прицепишься… — И она нарочито громко запевает сиплым голосом:
— И чего ты, Любка, опять лежишь, как галушка? — возмущается тетя Маруся, которая уже успела закончить первый ряд и возвращается, допалывая второй.
— Да у меня с утра чтой-то живот тянет, — хнычет Любка.
— Як до дила, так и сила, — подает голос баба Киля, которая тоже почти справилась со вторым рядом. — Кожный день яки-нибудь небылыци.
— Эх, выслать бы тебя, где раки зимуют, — тетя Маруся с сердцем выдергивает разросшийся куст бурьяна.
— Верба товста, та в середини пуста, — поддакивает баба Киля.
Любка демонстративно продолжает петь:
Любовь Воробьева попала сюда недавно — полгода назад. Перед отъездом из города я побывала в том доме, где она жила. Рано утром старенькая акушерка Парфентьева из квартиры номер восемь уходила, как обычно, в родильный дом, потом отправлялась на завод хрупкая Лизочка Светлова из квартиры номер три, работавшая стеклодувом, спешил на лекции в институт Игорь Павлов из пятой квартиры. И только Воробьева никуда не торопилась. За многие годы она так и не удосужилась сделать ничего полезного.
Сколько раз предупреждали эту не знающую ни заботы, ни труда особу! Сколько раз она бездумно чирикала: «Я, Воробьева, обязуюсь…» Но всякий раз ей удавалось под каким-нибудь предлогом увильнуть от своих трудовых обязанностей.
…Полдень. Солнце уже изрядно припекает, когда я, наконец, добираюсь до конца своего первого рядка. Только первого! А уже обед.
Столовая приехала в поле.
К огромному дымящемуся котлу подходят в порядке очереди — по принципу: «Кто лучше работает, тот лучше ест».
Первой очереди удостаивается звеньевая. Большущим черпаком она вылавливает солидный кусок мяса и капусту.
Баба Киля тоже черпает со дна погуще.
Затем каждый достает себе то, что ему больше по вкусу, — в этом поистине волшебном котелке есть чохом все: и мясо, и овощи, и крупа.
Однако когда очередь доходит до меня, на мою долю достается только жижица с желтыми разводами жира.
Баба Киля вынимает из узелка пучок зеленого лука и солидный ломоть брынзы.
— Куштуй, Галочка, будь ласка.
Я «куштую» все подряд: и суп, и лук, и брынзу. Воробьева тоже не отстает — требует вторую порцию.
— Исть за вола, а робить за комара, — замечает баба Киля.
— В работе «ох», а ест за трех! — подхватывает Гвоздева.
Но Воробьева продолжает невозмутимо уписывать за обе щеки.
После обеда полагается отдых. Блаженно растягиваюсь на земле. И как же она изумительно пахнет, эта земля!
— Да ты не кручинься, Галочка, смотри веселей, — ободряет меня баба Киля, которая по-своему комментирует выражение моего лица.
Эх, знала бы она, что я тревожусь совсем о другом — не знаю, куда мне запрятать свои записи. Не носить же их все время за пазухой! А капитана Голько, которому я могла бы их передать на хранение, все нет и нет.
Однако пора и за работу. После еды работать на поле еще тяжелее. Тем не менее приступаю к новому ряду.
— А ты лучше по старому рядку пройдись, — мягко советует мне звеньевая.
— По старому? — недоумеваю я. — Но ведь я его уже до самого конца прошла.
— А ты еще разок, — настаивает звеньевая. — У тебя, я глядела, и росточков много лишних пооставлено и сорняк встречается.
Что ж, приказ есть приказ. Переделать так переделать.
Да только где ее теперь найдешь, эту разнесчастную полоску?
— Твою-то полоску я разом отыщу, — с готовностью вызывается мне помочь звеньевая.
Есть отчего покраснеть до корней волос — выходит, моя работа настолько плоха, что даже бросается в глаза. Принимаюсь работать с остервенением, словно школьница, которую заставили из-за клякс заново переписать все задание.
— Ей-богу, даже смешно, — снова подает голос Воробьева, — да по мне, пропади всё пропадом!