Корректор. Книга первая - страница 8

Передо мной, за столом возлежал пожилой худой, я бы сказал, измождённый человек в старой, но аккуратно заштопанной тунике и в рваных сандалиях. Его карие глаза, направленные на меня, буквально излучали кротость и смирение. Я кивнул ему:

— Добрый вечер.

— И тебе доброго вечера, юноша. Я вижу, тебе пришлось преодолеть длинный путь?

— Какой там путь, — смутился я, — всего-то пара десятков стадий.

Фома кивнул:

— Ты прав, для молодых на существует больших расстояний, особенно когда в конце пути их с нетерпением ждут. Побудь с нами, поговорим о вещах понятных и поучительных.

Я внутренне поморщился. О боги, как я ненавижу подобные нравоучительные беседы. Противно слушать нотации этих всезнающих стариканов. Как будто они сами никогда не были молодыми.

Совершенно ясно, что вечер, на который я возлагал определённые надежды, безвозвратно испорчен.

Правда, глядя на светящееся лицо Веды, я сказал сам себе — что бы не произошло, сделаю вид, что счастлив абсолютно! Подавив вздох, я возлёг рядом:

— Ну, и о чём будем говорить?

— Знаешь, Элоиз, Фома очень интересно трактует некоторые, общеизвестные постулаты.

В этом доме были хорошие учителя, особенно выделялся учитель риторики, весьма известный философ. Библиотека же славилась огромным количеством свитков, которые тщательно и скрупулезно собирал отец Веды. Поэтому с нынешней хозяйкой было очень интересно вступать в полемику и просто разговаривать, девушкой она была весьма умной и начитанной.

— Какие же, интересно? Всегда полезно послушать умного человека.

— Ты напрасно иронизируешь, мой юный друг. Мне кажется, что ты весьма неглуп, поэтому я хочу задать один вопрос, а ты попробуй на него ответить. Как тебе кажется, чего в мире больше добра или зла?

Я пожал плечами и уже готов был ответить, как внезапно понял, что мой собеседник совсем не зря спросил именно меня. Пронзительные глаза его, казалось, смотрели в саму душу и требовали не просто ответа, а именно аргументированного анализа проблемы. Раскрываться перед незнакомцем не было желания, и я решил ответить шуткой:

— Думаю, что зла на свете всё-таки больше. Если вдуматься, то можно даже предположить, что само добро существует только для того, чтобы зло могло временами отдыхать.

— Ты очень остроумен, мне это очень нравится, — усмехнулся Фома, — но ты даже не представляешь, насколько справедлива твоя шутка. Скажи, ты веришь в Бога?

— Ты имеешь в виду — богов? Конечно, верю, как же не верить, если всё, что происходит в мире, свершается по их воле и капризам.

— Именно, капризам! — Фома поднял вверх указательный палец. — Создаётся впечатление, что твои боги не руководят созданным ими миром, а развлекаются. Какие же это высшие существа, если они живут в совершенном беззаконии. Достаточно вспомнить Сатурна пожирающего собственных детей!

— На то они и боги, что им никто не указ.

— Вот то-то и оно, что никто. А ты никогда не обращал внимания на то, что все свои противные деяния, большинство людей, оправдывают происками и кознями богов? Не правда ли, очень удобно? К чему мораль и законность, когда можно сотворить любую мерзость и беззаконие, и оправдать их выдумками про зловредных богов? Так какой же можно сделать вывод, как ты думаешь?

Это действительно заставило задуматься. Собственно говоря, весь мой небольшой жизненный опыт подтверждал слова этого странного человека. И тут меня осенило:

— Ты хочешь сказать, что богов нет, — я суеверно оглянулся по сторонам и понизил голос до шёпота, — а всё, что происходит, происходит только по желаниям и капризам человека?

— Видишь, ты сам пришёл к этому выводу. Однако, ответь мне ещё на один вопрос, как быть с этим миром, населенным живыми существами, растениями. Миром, в котором всё так мудро устроено, миром, который, в общем, благосклонен к человеку, если только человек сам не уничтожает себя?

— Не знаю, — растерялся я совершенно.

— Не напрашивается ли совершенно очевидный вывод, что всё, что ты видишь, слышишь, чувствуешь и, даже, обоняешь, имеет таки своего творца. Творца бесконечно мудрого, бесконечно милосердного, бесконечно праведного?