Козлоногий Бог - страница 16

— Итак, вы сказали, что эти книги проникают в самую суть человеческого естества и очень отзываются вам в вашем состоянии. Теперь скажите мне, что же в них так привлекает вас?

— Запах серы, я думаю, если вы конечно хотите услышать правду.

— Ну, сын мой, в наше время цивилизованным мужчинам — да и женщинам, кстати, тоже, — сера нужна не меньше, чем лошадям соль.

— И именно это заставило Исабель Гауди и остальных танцевать с дьяволом на церковном кладбище?

— Да, именно так. По тем же причинам вакханки отправлялись танцевать с Дионисом в горах и рвать оленей в клочья.

— Вы читали «Вакханок», Ти Джей?

— Да.

— Вы знаете, я всегда удивлялся, почему такой человек, как Эврипид, так презирает бедного старого Пенфея. В конце концов, тот просто был против того, чтобы все уважаемые женщины его королевства уходили кутить, и на его месте так думал бы любой добропорядочный гражданин. Я полагаю, что объяснение их поведению кроется в привкусе серы на языке, не так ли?

— Да, вы правы. И Эврипиду, который был посвященным, это было известно; и именно поэтому он пытался рассказать об этом своим согражданам. Он знал, что не хлебом единым жив человек. Ему также необходима щепотка серы периодически.

— Да, с психологической точки зрения это так. И это было в порядке вещей для греков, которые ко многому относились достаточно спокойно; но если я пойду в счастливый Хэмпстед и, сняв с себя одежду, разорву в клочья баранью ногу, у меня будут проблемы с полицией.

— Да, — ответил книготорговец, задумчиво глядя в огонь, — Боюсь, что такие проблемы будут.

— Получается, что Черная Месса это действие такого же порядка, Ти Джей? Способ порвать со всеми условностями?

— Да, именно так. Это то, чем она является по своей сути; это реакция, сын мой, реакция на передозировку праведной Мессой.

— А разве это может вызвать передозировку?

— От любого лекарства, если оно достаточно сильное, может случиться передозировка. Вы приняли слишком много живительной соли и вы видите, как вы себя чувствуете.

— Ти Джей, вы ужасный старый язычник.

— Я счастливый старый язычник, мой дорогой, и благодарен Господу за это.

— Я тоже язычик, Ти Джей, но я не счастлив.

— Когда вы были счастливы в последний раз, Хью?

— Странно, что теперь и вы задаете мне этот вопрос, потому что его я часто задаю себе сам. Вряд ли я смогу вспомнить. У меня было чертовски мало счастливых моментов в жизни, и тем не менее, мне кажется, что у меня было все, о чем только можно было мечтать. Я всегда старался делать все от меня зависящее и относиться ко всему философски, но проблема, вероятно, заключается в том, что мне никогда не приходилось напрягаться. Я не знаю, испытывал ли я счастье хоть раз с тех пор, как закончил школу — разве что только вполсилы.

— Но вы притворялись, что счастливы?

— Да, мне приходилось. Но потом мне это так надоело, что я перестал. Единственное, от чего я получаю удовольствие в последние годы, так это от отстрела дичи. Возможно, я бы получал удовольствие еще и от полетов, если бы у меня не было этой чертовой воздушной болезни.

— Так вам нравится чувство опасности?

— Да, это так. Это дает мне необходимую встряску и заставляет почувствовать себя живым.

— А в другое время вы не чувствуете себя живым?

— Нет, не чувствую, или наоборот мне начинает казаться, что я слишком живой и тогда я не знаю, куда себя деть.

— Был ли ваш брак счастливым до этой трагедии?

— Да, Ти Джей, был. Фрида была прекрасной женой. Я не имел к ней претензий до начала расследования.

— И все же вы не производите впечатление человека, который был бы по-настоящему влюблен в нее.

— Ну, я и был, и не был в нее влюблен. Я был верен ей и у нас все было неплохо. Мы никогда не сказали друг другу ни одного грубого слова. Мне казалось, что она была всем довольна. И все же наш брак, похоже, не удовлетворял ее, иначе бы она не пошла налево, ведь так?

— А вы когда-нибудь ходили налево сами?

— Не знаю, поверите ли вы мне, Ти Джей, но я не слишком преуспел в этом. Конечно, в том кругу, в котором я вращаюсь, никто не осудил бы меня за это; но я был воспитан старой шотландской няней-кальвинисткой, которая сделала меня тем, кто я есть, и мне всегда было сложно заставить себя сойти с привычных рельсов, и если даже я это делал, это не приносило мне никакого удовольствия.