Красная биология - страница 37

Центральное место в письме занимал, однако, вопрос, который, дальновидный Лысенко хорошо обдумал и который только и мог вызвать у Сталина ответные чувства. Он писал, что все провалы в его работе были обусловлены тем, что генетики — реакционеры и бесплодные фантазеры — мешают развивать единственно верное учение — мичуринскую (то есть его собственную лысенковскую) биологию. Если бы ему дали право расправиться с этими врагами прогресса, то он быстро бы привел сельское хозяйство страны к процветанию. Если же ничто не изменится, то его работа не даст тех больших результатов, которые могли бы получиться, обязательно бы получились. В конце письма он еще раз повторял эту мысль:

Но ответа на письмо сразу не последовало. Тогда Лысенко отправляет еще одно письмо — министру сельского хозяйства СССР И. А. Бенедиктову. В гораздо более жестких выражениях он повторяет в нем, что Жданов-младший неверно осветил его деятельность, прикладывает даже страничку из своей работы, которая будто бы опровергает одно из утверждений, сделанных Ю. А. Ждановым в его лекции, затем повторяет, что способен работать плодотворно в качестве руководителя всей сельскохозяйственной науки страны только при условии, если генетикам перестанут оказывать даже минимальную помощь, и завершает письмо требованием освободить его от обязанностей президента ВАСХНИЛ, чтобы

Бенедиктов доложил об этой просьбе Сталину. Прошел еще месяц, один из самых тревожных в жизни Лысенко. Он понимал, что если Сталин от него отвернется — это будет не только концом его карьеры, но может стать и чем-то более страшным. Но пока все оставалось на своих местах, и за этот месяц его не сняли с поста президента, хотя и ничем пока не обнадежили.

В эти самые дни в «Медицинском работнике» и было опубликовано «Письмо 13-ти» с критикой Лепешинской.

До той поры, пока не будут обнародованы архивы ЦК партии, пока мы не узнаем доподлинно, что творилось в этом месяце в высших коридорах власти, мы не сможем восстановить полную картину тех дней. Вряд ли Сталин делился своими мыслями с кем-то из приближенных, так что и с их стороны трудно ждать каких-то воспоминаний и разоблачений. Вряд ли рябой диктатор чисто по-человечески пожалел Лысенко, раньше таких «грехов» сентиментальности за ним не водилось. Скорее всею, на примете не было никого, кто бы лучше Лысенко умел раздавать обещания. Наверное, не последнюю роль сыграло и то, что уже полтора десятилетия Лысенко ходил в сталинских любимчиках и ни в чем предосудительном замечен не был.

Так или иначе, но неожиданно Лысенко вызвали к Сталину, и Трофим Денисович сумел и на этот раз подобрать ключик к вождю. Сталин не забыл лихого обещания колхозного академика: удесятерить производство пшеницы в стране, заменив ветвистой пшеницей традиционные виды этой культуры. Сталин был податлив на чары Лысенко и принял за чистую монету его заверения, что уж на этот раз «мичуринская» (читай: лысенковская) наука не подведет.

Во время разговора с вождем Лысенко каким-то внутренним чутьем унюхал, что отношение к нему лично Сталина не такое плохое, и пошел ва-банк. Все проблемы, но его словам, могли быть разрешены при одном условии: чтобы ему не мешали больше критиканы, всякие там теоретики и умники, не о благе отечества пекущиеся, а оглядывающиеся на Запад, молящиеся на иностранных богов. Спустя много лет мне удалось услышать от И. Е. Глушенко, что главными темами в том разговоре с вождем Лысенко избрал две: критику родоначальников генетики Вейсмана, Менделя и Моргана, которых он чохом обозвал немцами (что вскоре после окончания войны с фашистской Германией звучало очень зловеще) и врагами прогрессивной науки, а также обещание срочно вывести новую невиданную пшеницу из семян, незадолго до того врученных ему самим Сталиным.