Красная лошадь на зеленых холмах - страница 36
— Леша, — позвала она, и сама испугалась.
Путятин недоуменно обернулся. Но Таня сделала вид, что ничего не сказала. Она все так же смотрела на небо, нелепо ступая по траве. «Как он меня любит! — думала она. — Скажу, залезь на дерево — залезет! Дурачок!..»
Сосны расступились, показался куст с морщинистыми большими листьями и гроздьями зеленых орехов. Таня, как бывало в детстве, махнула рукой — растопырила пальцы и сорвала сразу несколько гроздей. Надкусила один орешек — мягкий, сладковатый, даже молоком брызнул… Все, что сейчас происходило вокруг, тут же откликалось во всем Танином существе. Зашумело огромное дерево, заворочалось в небе темной кроной — у нее дух захватило. Выскочила из-за деревьев оранжевая полоса заката, в ней белая бабочка вспыхнула. Таня зашла в этот свет — и сразу будто потеплело на сердце, и поняла, что любит всех: и лес, и Алексея, и себя, молодую, ласковую… Ей захотелось поторопить все, разом оборвать за собой дороги, она посмотрела вслед ничего не подозревавшему Путятину и, как полчаса назад, снова прошептала:
— Леша… Леш…
На этот раз он не услышал.
Она закусила губы, потемнела лицом.
Потом крикнула:
— Эй! Леша!
— Что? — Алексей обернулся.
— Что же ты… рассказывать-то перестал? Ну что дальше у вас с этим Бобокиным было?
— Я рассказываю… Прилетели мы в Красноярск, поехали в Дивногорск, но решили в Дивногорск не заезжать… а сразу — по воде, по новому морю, к отцу моему, говорю, к Егору Михайловичу…
«Так тебе и надо, — укорила себя Таня. — Он не услышал. Значит, судьба. А может, меня случай спас? Почему они в Дивногорск не заехали? Сам говорил: до армии в Дивногорске работал, а вернулся — не заехал. Там же дружки, наверное, остались на ГЭС, да и Саньке показал бы ГЭС. Наверное, там девушка, которая его обидела? И почему я думаю, что она обидела? Может, он ее? Ведь он мужчина, а значит, коварен, чуть что — и будешь астрономию из-под его плеча изучать, как говорит Нинка. Не смотри, что губы добрые, нос простецкий… Он сам не виноват, это с ним может произойти — и все! Нет, нет, он любит меня… А в то воскресенье утром он бы никому не поверил, если бы ему сказали: Таня идет. Увидел меня со сна — растерялся, наверное, подумал: какой-нибудь розыгрыш…»
Девушка только сейчас заметила, что в лесу потемнело, небо между верхушками деревьев еще светилось нежно-синим цветом, но трава под ногами уже стала неразличимой. Закат скоро погаснет, а они еще не дошли. Страх сжал ее сердце.
— Иди, иди, чего встал? — грубовато сказала Таня Алексею.
После этого окрика выражение лица его стало снова привычно робким, мягким, неуверенным. Он грустно улыбнулся:
— Ты не бойся меня. Слышь, Таня? Я тебя очень уважаю. Только я… женат. Она там, в Дивногорске…
Вот оно что. Вот оно что. И прекрасно!
Конечно, он ее не тронет. Этого еще не хватало. Какая-то злоба на мгновение охватила Таню, она сжала палку в руке и даже чуть приподняла ее от земли, на сантиметр-другой, ей захотелось ударить этого мягкого и пустого человека. Перед ней топтался Путятин, опустив голову, время от времени вскидывая на нее блестящие глаза. «Нет, нет, ты меня такими штучками уже не взволнуешь… все прошло, — подумала она. — Я это предвидела. Чего мы тут стоим? Быстрее домой!..»
— Ну, чего стоишь? Мне нужно домой! Уже поздно! Если ты джентльмен…
Но Алексей, не дослушав ее, уже шел вперед, обходя белеющие в сумерках стволы берез, с треском раздвигая кусты.
Таня шагала за ним, криво и больно ступая на сосновые шишки.
В кустах чирикнула птичка: «чик-чи-ик…», и звук этот был неприятен ей. Затарахтела синица в нежно-синем небе между высокими деревьями, словно кто-то потряс спичечным коробком… Алексей буркнул:
— Здесь какие-то камни… осторожнее…
И только сейчас Ивановой стыдно стало за то жгучее желание ударить Путятина. «В чем он виноват? — подумала она. — Хороший он парень, ведь не солгал… Другой бы и не признался. И пополнила бы я, как дура, три прекрасные четверти нашей бригады — молодых свободных женщин… Ах, какая я эгоистка! Если женатый, так уж и заговорила с ним, как мегера?»
— Алеша, она не хочет сюда ехать?