Крестики-нолики - страница 13

— Чтоб и на том свете им пусто было, — объясняла Елена.

Деревянные кресты были любовно украшены венками из серебряной и золотистой канители и букетиками из крохотных разноцветных осколков елочных игрушек.

Несколько совсем маленьких могильных холмиков венчали православные нательные крестики, хваченные зеленью окиси. Могильными плитами служили и здоровенные монеты. Сродни той, что Елена принесла для Ига. На одной из могил возлежало тяжелое темно-бордовое яйцо из ограненного стекла.

Эти могилки возле церкви были отмечены цветами-брошками.

Заботливо возложив екатерининский пятак на лишь ей ведомое место, Елена неуловимым движением поправила один из малюсеньких нательных крестиков, даже не проговорила, а выдохнула:

— Тут Оленька тетки Аксюты захоронена. Как заспалась в лесу, так и не отогрели. Она меньше меня была. На большой-то могилке я крест из ивы сплела. Здесь уж розы пусть.

На склоне немцы сначала своих хоронить стали. А как не хватило места, на эту сторону перешли… а где серебряный венок — партизан с перерубленным горлом захоронен. Так он в той же могиле и остался. Под яичком стекольным племянница бабушки Марии схоронена. Она померла, когда мы еще под немцем не были…

— Ты у немцев была? — приглушенно ужаснулся Сергей.

— Была.

— Как же ты к ним попала?

— Пришли.

— Куда?

— В деревню. Меня мать к бабушке Марии привезла. На лето. Из Ленинграда. Мы в Ленинграде проживали. Но какой Ленинград тогда был, я не помню.

— Немцы страшные?

— Первые — так не очень чтоб. Хохотальные больше. Они в сумерках пришли. Меня уж на печку загнали. А спозаранку я их у сарая тетки Матрены углядела. Громкие. Из курятника повыбегали. Гомонят. В касках яйца несут… Зубы белые скалят, хохочут все. Глядь, яйца о гвоздики на плетне протыкать стали да и пить. Выпьют и на плетень вешают. На гвоздики. Каждый по десятку небось, а то и боле высосал. На шею лук нахомутили. Сизый. Крутой… Яиц напились, на гормошках губных заиграли.

— И не убили никого? — не выдержал напряжения Иг.

— Вроде тогда нет. Первые они были в Зиморях. Проходящие. Может, я и путаю чего. Хотя четыре мне исполнилось уже…

— Что такое Зимори? — вырвалось у Шашапала.

— Деревня Псковской области. В Зимори мать меня привезла, а сама уехала. И война. В июле уж немец пришел… А кругом трав, цветов всяких. Малиновых, желтых. Ромашки — не меньше блюдца. Из огорода выйдешь, нырнешь в гущу. А гуща медом пахнет. Полянка там была, за огородом Матрениным. Кругом ельник. А посередь — березка. Полянка невелика сама. А все на ней есть. И щавель, и земляника. Цветов — душе вдосталь. В прятки мы там играли. Уговор — хорониться можно до елок и плетня. Березка — выручалка. Немного отбежишь и хоть в рост стой. Тебя уже нет. Трава такая. А если присела, век не найти.

Ничего она не раскрашивала. Говорила ровно, плавно.

Запахи, цвета, голоса и переливы щедрого изначалья лета то накрывали с головой, вольготно, плавно несли на крылах своих, то возникали в двух шагах, ослепив вспышкой-зарницей дивного видения.

Муаровыми лапами добродушно обнимали, обласкивали голубые до васильковой синевы ели-великанши. Сманивали к заповедным тайнам, укрывшимся в лесных чащобах, за причудливой вязью соболиных мхов, глянцевой магией брусничного листа, прохладной завесой дымчатых лишайников.

По опушкам, выпрыгнув из подлеска, мимо распушившихся елочек-малолеток, сбегали к полям тугой, затяжелевшей ржи умытые росами лукавые крепкоголовые колосовики.

В поздних багряных закатах над топкими изумрудными луговинами, забитыми головастыми лютиками, не спеша пролетали розовые аисты. Уносили с собой неразгаданные долгоклювые секреты.

А сколько вкуснейших запахов гнездилось в нехитрой деревенской столярке, где невесомые сугробы оранжевых опилок и шелковых стружек были самыми желанными сокровищами.

Внезапно каждый из четырех зависал над шаткими перильцами березового мостика, перекинутого через юркую речку с утягивающими омутами. Замирал, узрев затаившегося в струящихся водорослях, за деревянным быком, лупоглазого пятнистого щуренка, что поджидал пугливых пескарей.

Вольно, не торопясь, спускались с холмов могучие сосны, посверкивая золотисто-розовыми стволами. Перешучивались на ветру, ласкаясь роскошными кудрями сизо-лиловых шапок. А у жилистых корневищ их выглядывала из-под гофрированных трилистников душистая чаровница земляника.